Сон был явственный до того, что возникшие в нем ощущения оставались и днем. Они–то мне и мешали.
Я знала, что дурные видения надо рассказать кому–нибудь, это лучшее средство забыть их, а значит и ощущения от них. Ну кому же? Конечно, Юре. Но Юра к снам относился равнодушно, и обсуждения не получилось.
— Пойду к западным делегациям, у них там еще сохранились древние народные знания, они мне его разгадают, — сказала я, вставая.
Не помню, к кому именно я подошла. Наверное, к тернопольцам. Но едва люди услышали о сне, заподозренном, что он вещий, как тут же вокруг меня собралась большая компания. Пришлось несколько раз повторить свой рассказ, пока все его поняли. Мне задавали вопросы, я отвечала.
— Была ли кровь, когда вас кусала собака?
— Нет, не было. Только было очень больно.
— А на собаке кровь была, когда вы ее изрубили?
— Тоже не было.
— Куда подевалось убитое животное?
— Не знаю, исчезло куда–то.
Наверное, спрашивали еще что–то, получилась целая пресс–конференция. В итоге единодушно решили, что у меня кто–то умер, кто близок мне, но не кровный родственник. Дерево — смерть, кровь, вернее ее отсутствие, — степень родства… Далее, эта смерть сильно травмирует меня. Но я не должна сильно убиваться, потому что умрет тот, кто много вредил мне. Собака хоть и друг, но тот, кто приснился в ее образе, мог восприниматься мною как друг из–за своего статуса, а на самом деле это недоброжелатель и завистник. Об этом якобы свидетельствовало то, что собака искусала меня, причем слева, а также грызла то, что я создаю. Это может быть семья, мое дело, работа, ремонт, наконец.
Такая расшифровка сна вызывала удивление, но и успокоила меня. Кто может умереть? И если это не родственник, то и волноваться не стоит. Я вернулась к Юре и передала то, о чем мне говорили. Повспоминав всех, о ком мог быть дан мне этот знак, мы ничего не придумали и решили, что это кто–то такой, кого мы плохо помним. До самого конца дня на ярмарке обсуждали этот сон, ко мне еще подходили женщины и что–то уточняли, сообщали дополнительные детали.
— У вас есть домашняя собачка? — помню, спросила Антонина Петровна из Тернополя.
— Нет, только у мамы есть дворовой пес.
— Мамин не годится, это именно кто–то из ваших домашних приснился в виде собачки.
— Некому, вроде.
— Ну, не знаю.
Галина Ивановна из Житомира пришла с другим вопросом:
— У вас в доме есть тяпка?
— Откуда? Нет, конечно.
— Что же она символизирует во сне? И почему вы ударили два раза?
— Может же во сне что–то быть просто так, без смысла, — сказала я.
Дела это не проясняло, но своей цели я достигла — сон стал казаться менее реальным, не стоящим внимания. Хотя покусанные во сне места продолжали болеть. День так и не разразился дождем, только наполнил воздух свежестью небесных далей и, окутав землю пасмурностью, долго удерживал ее здесь, в поле человеческой досягаемости.
Домой мы вернулись в субботу, 4 июня. Быстро привели себя в порядок с дороги и поспешили к сестре — у нее вчера был день рождения, надо было поздравить. А еще хотелось повидать всех родных, которые, как мы знали, собрались у нее. Зашли за свекровью, чтобы взять с собой. Но вместо этого обнаружили ее умершей. По всем приметам это произошло именно в пятницу, — опять совпадение по датам с моей сестрой.
Сколько мы ни обсуждали мой сон, мысль о свекрови ни разу не пришла нам в голову. Но сон сбылся с поразительной точностью. Даже, кажется, про два удара тяпкой мне стало понятно — я два месяца избавлялась от ощущения боли в покусанных во сне местах.
4. Путь наверх
Подошел 1995 год, и мой постаревший директор почувствовал, что как ни крути, а уходить со своего поста ему все же придется… Его настроения тут же стали известны в коллективе, и силы, претендующие на директорское кресло, вышли наружу.
Конечно, меня изначально не устраивало то, что на Днепропетровской книжной типографии я фактически стала подснежником. Так в советское время называли работников, профессионально занимающихся партийной работой, но финансируемых не из партийной кассы, а за счет предприятия, где они числились на должностях, функции которых не выполняли. Но вопрос обострился прежде, чем мне успела не понравиться эта ситуация, сложившаяся де–факто, когда меня избрали секретарем партийной организации. До своего избрания я как инженер по оборудованию устраивала своего патрона — главного инженера, и хоть он вскоре понял, что по своей жизненной позиции я ближе не ему, а директору, но это мало что значило — ведь я ни на что не влияла. Другое дело, когда райком согласовал меня на должность первого лица, представляющего на предприятии интересы партии. Тут главный инженер, чувствующий себя хозяином производства и лидером трудового коллектива, огорчился и начал инспирировать действия, чтобы при тайном голосовании на отчетно–выборном партийном собрании меня забаллотировали. Выше я писала уже о том, что с директором у них велась холодная война, и он всячески противодействовал усилению позиции своего антагониста. Как тут быть? А просто: либо помешать мне быть избранной секретарем партийной организации, либо, если я буду избрана, выдавить меня из коллектива по–другому. Предлог он придумал быстро — нашел в печатном цехе печатницу, которая находилась в декретном отпуске и училась в заочном институте, и предложил ей сделку: она задним числом, до моего прихода в типографию, напишет заявление о переводе на должность инженера по оборудованию, а он ей за это посодействует в других житейских вопросах. Затем он намекнул начальнику отдела кадров, что ему давно пора на пенсию, но если он хочет еще поработать, то должен зарегистрировать это заявление, и в нужное время покаяться перед директором, что забыл о нем и только что нашел.