— Непонятно все, — опять недовольствовала я. — Как Его надо любить?
— Все тут понятно, — терпеливо возразила бабушка. — Что тебе непонятно? То, что Бога надо любить, понятно?
— Если как папу и маму, то понятно. Он же всех сотворил, — начинала я кое–что домысливать сама. — А остальное: «сердцем», «всеми силами»… И вообще, я не понимаю, что такое Бог, и все. Кто этот господин?
— Не господин, а Господь, так принято писать в Ветхом Завете. А Бог — это Творец всего, что нас, людей, окружает.
— Так меня и деревья окружают. И вы меня окружаете.
— Вот и деревья тоже творение Бога, и я. Хотя обо мне, и вообще о людях, Бог говорит не так. Сейчас я ведь как сказала? Я сказала: «…что нас, людей, окружает», значит, речь не о людях.
— И как надо любить деревья?
— «Всем сердцем твоим, и всею душею твоею, и всеми силами твоими», — снова повторила бабушка и, не дожидаясь дальнейших расспросов, объяснила, что в Святом Писании используется язык символов. Она сказала: — Сердце здесь означает тело человека, душа — мысли и чувства, а силы — намерения. Ты должна любить Бога нашего всею собою, всем, что в тебе есть: и на деле, и в мыслях, и в желаниях.
— А про людей как Бог говорит?
— Он сказал: «Возлюби ближнего, как самого себя». Ты себя любишь?
— Не знаю, — буркнула я и наклонила голову.
— Но ты себя считаешь человеком?
— Считаю, — теперь я вздохнула, будто призналась в проступке, и в этих моих мыслях была недопустимая крамола или, как минимум, предосудительная ошибка.
— Вот и всех окружающих, ближних, надо считать такими, как ты сама, — людьми, — я засопела, не найдя, что возразить. Кем же еще их считать? Странная бабушка. Но бабушка продолжила, и я почувствовала горечь в ее словах: — Раньше наших людей польские паны продавали, как скотину.
— Когда? — испуганным шепотом произнесла я.
— Давно, — бабушка погладила меня по голове. — Пошли, на улице холодно.
— И вас продавали?
— Нет, это было до моего рождения. Хватит на сегодня.
Навсегда я запомнила эту абрикосовую веточку, и в самых жарких своих молитвах прошу Бога простить мне грех, что погубила ее. Я поняла, что надо уметь познавать мир, не разрушая его, а наоборот, оберегая и сохраняя. А чуть позже открыла и другое: надо уметь и себя познавать аналогично — не вредя, не коверкая судьбу, не экспериментируя на себе. В этом и состоит секрет правильного образования. Да и секрет этот оказался простым — его на все лады демонстрирует Агата Кристи в рассуждениях своей героини мисс Марпл, подчеркивая, что жить и действовать надо по образцу лучших людей. Просто эти образцы надо знать.
Но вопрос о том, что одни люди могли продавать других, как животных, меня не оставлял в покое. Малое сердечко изболелось за обиженных, хотелось все уточнить, найти их и защитить. Вообще очень хотелось продолжить разговор о ближних, об отношениях с ними, хотя начать его самой не получилось бы по причине неумения. Тут нужен был случай, который бы создал удобную ситуацию и подсказал нужные слова. И он скоро представился. Помню теплый день, солнце, торжественность в лицах людей. Настал последний выходной перед долгим говеньем, Великим постом — Прощеное воскресенье, и мы с бабушкой Сашей пошли в церковь.
Церковь наша располагалась при погосте, как и положено. Ее помнила еще моя маленькая мама. Помнила минуту, как когда–то на Пасху поджидала у окна девичьей комнаты тети Шуры своих родителей, идущих со всенощной. Церковь была небольшой, но уже не деревянной, а из кирпича с красивым внутренним убранством. Окружавший ее забор, тоже выложенный из красного кирпича с выдумкой и изяществом, оставлял вокруг самого здания просторный двор, правда, без особенных украшений, зато ровно устеленный живым ковром. От ворот до входа в церковь бежала, белея оголенной землей, узенькая стежка. Летом справа и слева от нее, на яркой свежести лужка, то густо пестрели одуванчики, то перекрывали прозелень голубым светом почти неразличимые глазом незабудки, то блестели желтым глянцем соцветия лапчатки или розовел и наполнял ароматом округу дикий горошек. И все это великолепие пряталось где–то в низких ровных травах, словно кто–то подстригал их специально. Зимой территория церкви ровно устилалась снегом — всегда пушистым и искрящимся. Только птичьи следы виднелись на его поверхности, а люди ходили все по тоже самой узкой дорожке.