Фёдор вышел из шатра. Обратно он вернулся с тремя дворянами. Вместе с ними вошли два телохранителя князя Дмитрия. Те, что вошли, были, судя по одежде, мелкие дворяне.
– Семён Завидов с товарищами! – представился старший из них, высокий ростом, с прямыми жесткими русыми волосами.
– Что привело вас сюда? – спросил князь Дмитрий его.
– Мы посланы от войска Трубецкого! Чтобы знал ты, князь Дмитрий: на подходе к Москве гетман Ходкевич. Идёт с гайдуками. Везут обозом корма Гонсевскому! Гайдуки с пушками!..
Об этом в войске Пожарского знали. Но всё равно гонцов поблагодарили за известие и отпустили.
– Пройдёт Ходкевич за стены – плохо будет! – загорячился Хованский, когда гонцов увели.
– Договориться надо бы сначала с Трубецким, – заметил Туренин. – Скрепить грамотой отношения!
– А что скреплять-то?! – воскликнул Кузьма.
– Как строить государство, – начал объяснять им Авраамий. – Без этого опять выйдет разруха! Пора одуматься, князья, пора! – уколол он нравоучительным тоном их, князей и воевод.
В этот вечер ему, князю Дмитрию, пришлось встретиться ещё с одним человеком. Его он не ожидал увидеть здесь и был удивлён, когда тот вошёл к нему в шатёр.
– Иван! Ты-то как здесь?! – вырвалось у него, когда перед ним предстал Иван Хворостинин.
Он уставился на него, рассматривая. И в первый момент его поразило, как тот вылинял, с тех пор как он видел его последний раз. Да, у Ваньки Хворостинина, князя, юнца, поэта, просто наглеца, в глазах залегла тоска безмерная: такая, что посещает немногих в мире этом.
«А каким он был при первом Димитрии, самозванце!» – почему-то вспомнил Пожарский былое.
Поблекшим голосом, когда-то желчным и резким, Хворостинин стал рассказывать о своих скитаниях последних лет. А он слушал его, сочувствовал. Затем он спросил его, что привело его сюда, в лагерь, под Троицу.
– Ты же пришёл освобождать Москву, – сказал Иван так, как будто иного и не могло быть. – И я хочу войти в неё с тобой!
Хворостинин помолчал, вздохнул как-то странно, что было не похоже на него.
– Я хочу поклониться могиле Гермогена, – ответил он на его молчаливый вопрос.
Князь Дмитрий понял его.
– Хорошо. Пойдёшь с нами, – сказал он ему.
Затем он спросил его о том, о чём не думал ещё минуту назад. Но вот сейчас, когда Хворостинин напомнил ему Гермогена, он вспомнил патриарха Игнатия.
– А где тот-то, патриарх Игнатий? – спросил он о ставленнике самозванца, Отрепьева Юшки.
Патриарха Игнатия после убийства Отрепьева свели с патриаршего престола, заключили в Чудов монастырь опальным монахом. И Василий Шуйский поставил патриархом казанского митрополита Гермогена. Когда поляки заняли Кремль, то бояре, тот же Мстиславский, не в силах терпеть эту патриаршую занозу, Гермогена, выступившего против присяги королевичу, заточили в темницу… И тут же опять выскочил в патриархи, как чёрт из табакерки, тот же Игнатий…
– Его поляки недавно вывезли в Польшу, – сообщил Иван.
Он не стал сообщать, что тот, Игнатий, на самом-то деле бежал из Москвы.
Гермоген же, как было уже известно в ополчении, умер два месяца назад в темнице.
Попрощавшись, Хворостинин ушёл.
Наутро, до восхода солнца, войско разбудила побудка рожков.
По-быстрому к котлам. Пришла заря. И солнце встало, полкам ударило лучами в спину: туда, на запад, к столице погнало конные полки.
А вот и Яуза. Крутые, подмытые дождями и паводками берега.
И там, у Яузы, где заканчивалось поле и начинался лес, Пожарский увидел ряды всадников. Их было много. И были все они настороже. Хотя не видно было с их стороны угрозы.
Да, навстречу их войску выехал Дмитрий Трубецкой в окружении казачьих атаманов.
Пропели, перекликаясь, рожки с обеих сторон.
– Доброго здравия, Дмитрий Тимофеевич! – поднял руку в знак приветствия Пожарский, подъезжая к Трубецкому.
Они съехались, поздоровались за руку.
Трубецкой с искренним чувством пожал руку и Минину, даже стремянному Фёдору. Тот всегда был рядом с Пожарским.
– Дмитрий Михайлович, мы предлагаем тебе стать твоим полкам в нашем лагере. Так решила войсковая старшина, – перешёл к делу Трубецкой, после того как они обменялись приветствиями.
Позади него на аргамаках сидели его боевые холопы. И там же кучкой держались атаманы на справных скакунах, в папахах, загорелые и грубые все лица.
Кое-кого из них, из атаманов, Пожарский уже видел когда-то. Так ему показалось. Два-три знакомых лица.
– Дмитрий Тимофеевич, благодарю за это предложение! Но войсковой совет решил, чтобы наши полки становились своими острожками. И я не могу нарушить этот приказ!