Хорошо запомнился один случай, когда мимо меня в фургоне везли хоронить трупы, а среди них был один живой парень лет 18-19. Он кричал и плакал: «Ой, мамочка, я ещё живой, а меня везут хоронить!»
Обычно все пленные, кроме полицаев, ходили в деревянных колодках. Шинели у нас отобрали, оставили только гимнастёрки, брюки и пилотки. У многих всё это обмундирование пришло в негодность.
Вскоре сформировали команды. Команда, куда я попал, состояла из 30 человек. Откровенно говоря, мы все очень обрадовались, когда добрались до помещика, потому что нас было мало, и мы оказались подальше от всех ужасов лагерной жизни. В первый день нас очень хорошо накормили (дали нам вдоволь поесть горохового супа). Читатель может подумать, что некоторые помещики переродились. Нет, все объясняется иначе. Шла большая война – Вторая империалистическая. Немцы трезвонили на весь мир, что они представители самой лучшей в мире арийской расы, что их культура выше всех культур, что они гуманнее всех, и с помощью геббельсовской пропаганды обрабатывали мировое сообщество. Немцы (почти все) фанатично верили в это. Сколько я ни встречал немцев, никто из них не сказал, что есть люди в мире, гораздо лучше, порядочнее и гуманнее их. Наоборот, они гордились тем, что захватили больше половины Европы, и что скоро их культура будет торжествовать повсюду, а Гитлера считали вождём чуть ли не всех народов и великим полководцем. Бредовые идеи и планы Гитлера о жизненном пространстве и мировом господстве немцы воспринимали как истину, что и привело их к трагедии. Поэтому немцы в присутствии представителей других народов делали видимость заботы и гуманности по отношению к советским военнопленным.
Так было и там, куда я попал. У нашего помещика работали французы, человек 30 с лишним. Они считались вольными по сравнению с нами: имели право писать домой письма, получать письма и посылки, выходить в город, покупать, что им угодно (если есть деньги). Немцы к французам относились намного лучше. И вот французам помещик хотел показать, как хорошо немцы относятся к советским пленным.
После длительного голода вдруг гороховый суп, да ещё ешь, сколько хочешь. Ребята с жадностью набросились на еду. Некоторые съели по три-четыре чашки и… «отдали концы» от заворота кишок, а остальные заболели. Но на работу нас всё равно гоняли: кого на поле собирать брюкву или картофель, кого оставляли в усадьбе убирать помещения, а также работать на спиртзаводе и складах. Но хорошо работать истощенные люди всё-таки не могли. Это помещику было не выгодно. Поэтому через две недели оставшихся в живых пленных отправили назад в лагерь.
Опять Хаммерштайн
Ещё у помещика, когда мы начали собираться в путь, конвоиры стали нас упрекать в том, что мы лентяи, едим много, а работать не хотим, и всю дорогу до самого лагеря это повторяли. На второй день после прибытия в лагерь все товарищи из нашей команды умерли от полицейских и солдатских издевательств.
Лагерная жизнь была такая же, как и раньше, почти без всяких изменений, только офицеры, солдаты и полицаи озверели ещё больше. А тут ещё ударили декабрьские морозы до 20-30 градусов. И пленные гибли как мухи.
Однажды, по словам полицаев, мы опоздали к раздаче баланды. Мы вышли из барака, построились и пошли на кухню, но не успели дойти до нее, как на нас набросились полицаи и начали избивать плётками и гнать назад в барак. Особенно зверствовал один полицай лет 30-35, донской казак. Мы вернулись в барак, несолоно хлебавши. Нам запретили даже из барака выходить. А есть-то хочется, ох, как хочется! Желудок сводит, слюнки текут, но ничего не поделаешь. Пленные разбрелись по своим местам и занялись делами: кто лёг на нары, кто перематывал портянки, кто бил вшей, Некоторые, сгруппировавшись, рассказывали друг другу разные истории из своей жизни или из жизни других людей. Три человека возле железной печки о чём-то разговаривали. Вдруг я услышал слова: «Козырев, 103-й полк». Меня это очень заинтересовало. Я подошёл к ним.
– Вы из 103-го полка?
– Да, – ответили они.