И вот мы вновь в Хаммерштайне. Сперва нас поместили в блок, где не было бараков. К нашему счастью, там оказалась яма, напоминавшая блиндаж. Нас было человек семь. Мы зарылись в эту яму и, прижавшись друг к другу, заснули. Только стало рассветать, слышим из соседнего блока крик, шум, гортанную ругань немцев и полицаев, громкий лай собак. Через несколько минут солдаты и офицеры с собаками ворвались в наш блок. Мы инстинктивно выскочили из своего подземелья. Несколько бульдогов и овчарок набросились на нас. Двух пленных запороли до смерти, остальных собаки неплохо покусали. Меня овчарка схватила за ногу. Я кулаком ударил её по голове, она раскрыла пасть, я кулак засунул в пасть. В этот момент офицер резиновой плёткой несколько раз ударил меня по голове, и собака за это время успела меня покусать. Побитые и окровавленные в сопровождении немцев, собак и полицаев, мы отправились в другой барак. Там мы посыпали раны пеплом и кое-как перевязали. После выздоровления меня вместе с другими пленными из Хаммерштайна отправили в город Хемер в Западной Германии.
Хемер – тоже большой лагерь, конечно, не такой, как Хаммерштайн, но многотысячный. Он являлся пересылочным пунктом. Отсюда в разные стороны, и больше всего в Дуйсбург, отправляли пленных на работы, в основном на шахты. В Хемере царили те же порядки, что и в Хаммерштайне.
Дуйсбург. Шахта Беккеверт
В Хемере сформировали команду из 600 человек, куда попал и я, и отправили в Дуйсбург, на шахту Беккеверт. Мы ещё до приезда туда слышали, что на шахте большая смертность: хорошо, если из 500-600 человек 3-5 человек останутся в живых. Бывало, умирали все до единого. Поездка в товарняке взаперти и без еды была тяжёлой и изнурительной. Некоторые «отдали концы», не доехав до места назначения.
В Дуйсбурге встретили нас, как обычно, плётками. Шахтёрский рабочий лагерь, огороженный колючей проволокой, оказался сравнительно небольшим с бараками для пленных и бомбоубежищем.
Комендант лагеря, толстый, похожий на борова фельдфебель лет 40-45, систематически сам и через полицаев издевался над пленными. В распоряжении этого ярого и жестокого нациста были немецкие солдаты и полицаи из русских. Жили мы в деревянных бараках с нарами. Спали в одежде.
Утром, в 3 часа, нас поднимали на построение и поверку. В 4 часа давали баланду из брюквы с крахмалом, 100-150 граммов хлеба с зерном и опилками, 10 граммов сахара, 10 граммов маргарина и флягу крепкого чёрного кофе. В 5 часов мы отправлялись на шахту. И всё это сопровождалось издевательствами, избиением. Иногда, как вспомню этот период, так по телу пробегает дрожь, и волосы становятся дыбом.
В 3 часа, когда ещё самый сладкий сон, врываются в барак человек 20 солдат и полицаев, и начинают избивать пленных – кто прикладом, кто плёткой, кто палкой, кто кулаками, причём всё это сопровождалось матом, диким криком и руганью. Этот крик наводил на нас неописуемый ужас, потому что внезапно прерывался самый сладкий и короткий сон. Это называлось подъёмом на работу.
Шли мы на шахту сонные, в деревянных колодках, медленно, понурив головы, хотя конвоиры подгоняли: «Los, los, schnell, schnell» («Ну давай же, быстрее, быстрее») Многим доставались и резиновые плётки.
На шахте мы переодевались, получали шахтёрскую лампу и в 6 часов утра спускались в забой. Шахта состояла из четырёх зон. Я работал в третьей зоне. Спускались на лифте, который назывался клетью.
Сперва я работал на поверхности, так как был очень слаб. Таскал кирпичи, доски, штемпеля, был и на других работах. А потом надзиратель-поляк дал мне несколько плетей по спине и голове и загнал под землю. В сопровождении одного немца меня на лифте спустили в третью зону.
До этого я никогда на шахте, тем более в забое, не был. В штреке темно, горит только моя шахтёрская лампа да лампа немца. Идём по штреку. Немец крикнул: «Halt!» («Стой!») Остановились. Через несколько минут прибыл подземный поезд, состоящий из «кукушки» и нескольких маленьких вагонеток. Мы сели и проехали примерно километра два-три. Остановка. Повернули налево. Немец кричит: «Los, vorwärts!» («Ну давай, иди вперёд!») Я смотрю вокруг и не пойму, куда мне идти – везде темно. Он схватил меня за голову, пригнул к земле и ногой пнул в мягкое место. Голова моя уткнулась в какую-то дыру диаметром в 45-60 сантиметров. Там было темно, но вдали брезжил тусклый свет. Немец кричит: «Лезь! Вперёд!» Я с трудом пролез через эту дыру. Встал на ноги, но голова закружилась, и я упал. Трудно дышать – плотной завесой стояла угольная пыль. Я сделал несколько глотков чёрного кофе.