- Иногда мне кажется, что тебе на самом деле не нравится «Кино», и ты их слушаешь только для того, чтобы позлить меня, потому что прекрасно знаешь, что мне они не нравятся. Каждый день ты врубаешь эту музыку на всю громкость, открываешь балкон на распашку, и я вынужден это слушать, потому что живу под тобой! Вот признайся, что ты просто злишь меня!
- Нет, Вадик, мне на самом деле нравится «Кино», - ответил я тогда другу, - и я не понимаю, почему тебе не нравится эта музыка! Ты вот вслушайся в тексты!
- Да слушал я, - сказал Вадик. - Ничего такого! Тексты как тексты. Не лучше и не хуже, чем у других.
- Ты ничего не понимаешь, - с разочарованием смотрел я на друга, но ничего не мог поделать.
Вадик наотрез отказывался слушать мои разъяснения о смысле песен Виктора Цоя.
- Знаешь, почему мне не нравится «Кино»? - спросил меня Вадик.
- Почему?
- Потому что под «Кино» нельзя танцевать.
- Почему нельзя танцевать? - удивился я. - Можно танцевать.
- Ну, давай попробуем, - предложил мне Вадик и я направился к магнитофону.
Включив на магнитофоне группу «Кино», я хотел было начать танцевать, но не смог. Песни Цоя заставляли думать и думать о серьезных вещах, и танцевать в такой момент было как-то не с руки.
- Вот видишь, - усмехнулся Вадик.
- Ну да, на дискотеке «Кино» не включат, - согласился я. - Эта музыка не для танцев.
- Вот, а я люблю музыку, под которую можно танцевать и не надо думать, - сказал Вадик.
- Все с тобой понятно, - огорчился я, но мне пришлось принять позицию друга как данность, с которой ничего не поделаешь.
Вадик не хотел вникать в смысл песен, наверное, потому, что так удобнее было жить. Зачем было забивать себе голову войной между добром и злом, когда и так хорошо живется? А мое увлечение группой «Кино» он стал списывать на какую-то мою странность.
Следующий альбом группы «Кино» 1989 года первый раз я услышал в рейсовом автобусе. Водитель включил у себя на магнитоле кассету, и весь автобус слушал новые песни Виктора Цоя. Я был в полном восторге и светился от счастья, но другие пассажиры автобуса почему-то не разделяли моей радости, хотя по их лицам было видно, что они вслушивались, о чем поет Цой.
Смерть Виктора Цоя в 1990 году стала для меня личной трагедией. Меня как будто ударили пустым мешком по голове. Я не верил, что так просто может все закончится. Автокатастрофа и тот человек, который стал для меня гуру, примером для подражания, вдруг перестал существовать. Конечно, радовало, что он успел записать новый альбом, но это было лишь слабым утешением. От Цоя я ждал еще и еще свежего воздуха и рекомендаций о том, что делать и как жить. И хоть он многое успел сказать, но было обидно, что сказал не все, что ушел на взлете, что умер очень рано, ведь ему было всего 28 лет.
Месяц или два после смерти Цоя, а может и полгода я ходил подавленным и ни с кем не мог поделиться своим горем, потому что меня никто не понимал. Друзья говорили: «Ну, умер Цой и что? Другие же группы остались и поют! Слушай их!» Но другие группы пели не то.
У Бутусова и его группы «Наутилус Помпилиус» были похожие песни, такие как «Скованные одной цепью» и «Ален Делон не пьет одеколон», но этих песен было мало. Да к тому же на радио и телевидении больше раскручивали поверхностные песни Бутусова, которые скорее можно было отнести к бессмысленной поп-музыке. Лишь иногда Бутусов выдавал что-то дельное, но достать эти песни было трудно, и они терялись где-то между пустыми и непонятными песнями. Остальные же группы почти все повально работали в жанре танцевальной музыки, что тоже конечно надо. Но Виктора Цоя не хватало.
Тальков и его группа «Спасательный круг» мне как-то пришлись по вкусу, но и Тальков погиб очень быстро - через год после смерти Виктора Цоя. Казалось, что кто-то специально убирает тех поэтов и музыкантов, которые заставляли думать. Вместо них с упорством насаждали пустые и поверхностные танцевальные группы, которые вдруг стали плодиться одна за другой. «Ласковый май», «На-на», «Мираж» и т.д. и т.п. Потом метко их жанр назвали попсой, но, не смотря на это, они вытеснили из умов людей те зачатки мыслей и размышлений, которые насадили Цой, Тальков и Бутусов. Вытеснили размышления из умов других, но не из моего ума. Я все слушал и слушал Цоя и продолжал вникать в его тексты.