— Мне жаль вас.
— Меня? Почему же?
— Ухóдите от настоящей жизни.
— Как смотреть на жизнь. В понимании того, о чем говорите вы, я свое отработал. Как изъяснялись древние: кто может, пусть сделает лучше. Меня теперь уже не ослепляют никакие громкие идеалы.
Василий не сразу сообразил, что ответить, и сказал давно запавшие в голову слова:
— Первый признак посредственности — это неумение удивляться.
Оркестр снова заиграл марш, который слился с гулом самосвалов и электропогрузчиков. По всей длине канала люди бросились к машинам. В кузовы полетели балки, доски, металлолом, разная залежавшаяся рухлядь. Еще звонче стал голос Кати:
— Давай, давай, работухи! Много поту, да мало проку.
— Жми-давай! — с наглой ехидностью крикнул гривастый музыкант, размахивая тарелками. Его отталкивающая внешность запомнилась Василию со дня похорон Груздева. Он был таким же нечесаным, так же дерзко оглядывал девчат и сплевывал сквозь зубы. Когда оркестр умолк, оскорбительная фраза отчетливо долетела до бетонщиц:
— Жми, дави, трудись на ветер! Нече командовать, сама ручки приложи!
Катя повернулась круто:
— Шатун бездельный, не на работу глядишь, а на солнышко. Пошел! — крикнула она уже шоферу.
Василий подгребал землю под лопасти погрузчика, двигаясь вместе с ним вдоль бесконечного гребня рыхлого грунта. Теперь он вплотную приблизился к бетонщицам, и Катя увидела его, заулыбалась, закивала приветливо. Но из репродуктора послышался тревожный голос, и глаза Кати, прозрачные и веселые, словно остекленели, напряглись и уже не смотрели на Василия. Диктор требовал внимания, а потом предоставил слово диспетчеру стройки для важного сообщения.
Василий никак не мог понять, о чем говорил диспетчер. Было ясно одно: создалось аварийное положение на строящемся неподалеку водозаборе. Срочно требовались бетонщики, которые могли бы заполнить блок на верхней отметке. Диспетчер повторял один и тот же текст и настоятельно просил опытного, смелого бетонщика срочно прибыть на площадку водозабора.
— А ну, девчушечки, не мешкайте! — крикнул гривастый парень. — Жим-жим небось. Храбёр трус за печью?
Катя сверкнула глазами, сдвинула брови и быстро пошла к обрыву. Окружающие Василия люди побросали лопаты и торопливо последовали за Катей. Нога в ногу. Василий едва поспевал за всеми. Ноги затекли и едва слушались. Впереди блеснула гладь реки, но тут же потускнела: лохматая, клубящаяся туча кинулась на солнце и скрыла его.
Василий протиснулся между людьми на самую кромку крутизны и увидел серый бастион водозабора. Он поднимался прямо из воды, недалеко от пристанского дебаркадера на старой реке. Стрела плавучего крана, вздернутая высоко вверх, держала наполненную бетоном бадью, но принимать ее было некому. Двое рабочих не могли дотянуться до троса и не решались сделать хотя бы один шаг по гнущимся лесам. Катя была уже у основания башни. Она кинула под ноги рукавицы, но в это время ее отстранила энергичным жестом руки девушка в синем комбинезоне. Ветер, дувший с реки, трепал ее короткие пышные волосы. Девушка наклонилась, подняла рукавицы и ловко полезла по железным скобам, заменявшим лестницу. «Так ведь это же Лена!» — понял вдруг Василий и почувствовал, как сжалась грудь.
Рабочие подхватили Лену под руки, и вот она уже встала, широко поставив ноги, на доски, опоясывающие водозабор. Жестикулируя руками, объяснилась она с бетонщиками, махнула в их сторону и стала осторожно подбираться к бадье.
Все, кто стоял внизу, замерли, а Лена все шла, приставляя одну ногу к другой, не глядя вниз, а только вверх — на бадью. Доски прогибались все больше, и дальние концы их приблизились к железным штырям, вбитым в бетонную стену.
— Пóдмости! Пóдмости! — закричали люди, но Лена коснулась рукой бадьи и направила ее зев в блок. Все облегченно вздохнули, а Василий отыскал глазами гривастого парня, подошел к нему, надвинул кепку на самые его глаза. Но Василию почудилось, что не гривастому парню, не Тарзану надвинул он на глаза кепку, а Коростелеву, Евгению Евгеньевичу Коростелеву, которого нигде не было видно теперь среди людей, взволнованных одним чувством.
Глава двадцать вторая
НАД РЕКОЙ
Соколков еще раз взглянул на жирные буквы заголовка и раздраженно отодвинул газету. «За что обидели Лену?» — так была названа статья, занимавшая треть страницы областной молодежной газеты. «За что? Ясно — незаслуженно, по недоразумению и по нашему недогляду. Говорил же я об этом корреспонденту „Трудовой смены“ и о том, что с Крисановой все улажено, и о выговоре Тимкину, который на заседании парткома объявили, упомянул. А вот — на тебе, взяли и напечатали! По всей области разошлась газета, и все читают теперь эту статью. Но если бы она касалась только нашего самолюбия, наших неприятностей!.. Дело тут совсем в другом — как перенесет сама Крисанова такой откровенный пересказ пережитого ею? Ведь всю ее личную жизнь раскрыли. Да, заступились, называется, за комсомолку. Героиней субботника вывели, а на самом деле — унизили, оскорбили. — Соколков потер пальцами лоб. — Не слишком ли много выпало на долю Крисановой? Надо непременно ее разыскать, сегодня же, поддержать, насколько это возможно…»