Сохатый нервничал, но сдерживал себя. Не хотел показать свою тревогу Сергею. Но тот тоже не выдержал напряжения полета задом наперед и развернулся лицом к полету. Оперся спиной о турель, стрельнул молча в Ивана глазами и прижался к боковине кабины, пытаясь увидеть, куда они летят.
Сохатый уловил, что и Сереже не по себе. Он-то, как и Иван, прекрасно понимал, что таит в себе полет, когда склоны оврага выше крыла, а между землей и облачностью не видно спасительной отдушины, в которую можно проскочить самолету.
Наблюдая за Сергеем, Сохатый, кажется, только теперь полностью осознал, что примерно испытали и перечувствовали, что пережили техники, летевшие с ним тогда, давно ночью, на По-2, если, конечно, они хоть чуть понимали опасность создавшегося тогда положения. "Наверное, понимали или потом им растолковали. Но о своих страхах ни мне и никому другому ничего не сказали... Молодцы! Мужчины!"
Повторяя изгиб лощины, "Ил" накренился в развороте, распластав свои широкие крылья параллельно склону. Сохатый увидел, что косогор совсем близко под фюзеляжем. "А где видится сейчас земля с другой стороны?" Оторвал взгляд от гипнотизирующего мелькания склона и взглянул поверх Сережиной головы на противоположный откос. "М-да... Похоже становится на перевернутый полет. Надо поговорить с командиром. Эта скачка через препятствия к добру не приведет".
- Командир, как там, впереди? Земля-то твердая.
- Твердая, твердая! Не мешай.
- А может, в облака лучше? Левый-то берег низкий, там и выйдем под них.
Но в этот миг самолет понесло разворотом в другую сторону - земной желоб изогнулся и стал еще уже. Сохатому очень хотелось еще поговорить с командиром, однако он сдержал себя, понимая, что майору сейчас не до болтовни.
"Будем ждать. Чем все это кончится, теперь зависит только от майора: или жить нам всем, или... Должен же "батя" найти правильное решение. Он среди нас самый опытный. Мы-то холостые, а у него дети".
Иван посмотрел на соседа. Прижавшись к фонарю, Сергей сосредоточенно глядел за борт. На лице напряжение. Зубы покусывают нижнюю губу. "Наверное, и у меня вид сейчас не храбрее", - подумал Иван, но тут его мысль оборвал усилившийся рев мотора. Пол кабины резко прижался к ногам Сохатого. Спустя мгновение, самолет летел в плотных облаках: командир набирал высоту. Глубоко и облегченно вздохнув, Сохатый почувствовал, как спадает у него внутреннее напряжение. Терпилов расслабленно откинулся спиной на турель, закрыл глаза. Все трое молчали. И в этом молчании было общее понимание опасности, которую они оставили позади. Интересная штука - нервы. Несколько минут полета по оврагу, а усталость такая, как будто полдня кирпичи таскал. Привалившись к борту кабины, Иван вновь стал анализировать полет. Облака были неспокойны: самолет потряхивало. Но это не тревожило его. Командир имел хороший опыт приборного полета - воевал до штурмового в ночном полку. "Не то что мы - "солнечные" летчики. Если кому-либо из наших пилотов и приходится вынужденно встречаться с облачностью, то справляемся мы с ней самоуком. А у тех, кто не справился, уже не спросишь..."
В донесениях о боевых вылетах есть одна общая формулировка: "боевая потеря". Может быть, для высоких инстанций это обобщение в какой-то степени и удобно. Какая в конце концов разница, отчего погиб экипаж: от огня врага или оттого, что "мессершмитт" поставил его в невыносимые условия?
А иногда бывает и так, что нужно обязательно вылетать на задание в погоду, для чьего-то опыта неприемлемую. Приказывают, потому что требуют интересы дела... Облака в небе почти всегда. И они могут быть союзниками для любой из ведущих бой сторон. Но облачность может быть и вторым врагом. Конечно, пилотам не все равно, "на чьей стороне" облака. Жить-то хочется.
- Лейтенанты! Как там у вас дела?
"Ага, сам спрашивает. Значит, командиру психическая разрядка тоже не лишняя, хочет отпустить себе нервные струны, а может, и нуждается в нашей помощи", - подумал Сохатый и ответил:
- Норма, товарищ майор! Тут спокойней.
- Хорошо... Через семь минут будем снижаться. Сохатый, посмотри по карте, насколько левый берег ниже аэродрома вылета. У меня сейчас по высотомеру тысяча метров.
* * *
Высадив летчиков, командир заторопился. На его плечах был полк, и он не хотел задерживаться. Тут же направился к старшему инженеру ремонтной базы. "Секрет" командирского полета для Сохатого открылся сразу, как только тот достал из своей планшетки список необходимых запасных частей для самолетов, находящихся на другом берегу. Ремонтники хоть и скупой народ, но не устояли: не часто командиры полков лично обращались к ним с подобными просьбами. А тут такой случай: прилетел сам и не шумит, а вежливо просит. Поохали, повздыхали, пожаловались на трудности, но деталями все же поделились и, уже без просьбы, сами положили ему в самолет с десяток арбузов, "Из уважения и за тесную взаимосвязь".
Майор улетел с хорошим настроением, повеселевшим. И его можно было понять. За короткий срок человек управился с погодой, с летчиками, раздобыл необходимые детали и еще успевал если не засветло, то в сумерки вернуться домой. А в том, что скоро будет на месте, он не сомневался, так как лететь ему предстояло в сторону хорошей погоды.
Перед отлетом хитро подмигнул Сохатому, так и не спросив у инженеров о готовности ремонтируемых самолетов. Оставил этот главный вопрос на него, Ивана, попечение, чтобы не портить свои командирские отношения с базой. И как бы теперь Сохатый ни повел себя, все его поступки и слова будут записаны только на его личный счет. А командир - паинька, добряк, окажется у инженеров своим, понимающим человеком.
А у ремонтников, как обычно: одно еще недоделано, другое недокрашено. Телеграмму дали, чтобы забирали самолеты, немного с упреждением - "не рассчитывали, что сразу прилетите". Одним словом, не они, мол, виноваты в недоделках, а Сохатый и Терпилов, потому что рано, точнее, неожиданно быстро прилетели.
Утро, отбеленное снежком, встретило Сохатого хрупкой тишиной. Выйдя на улицу, он в нерешительности остановился на крыльце избы. Перед ним открылся хрустальный мир детской сказки. Первый чистый снег прикрыл осеннюю неприглядность крыш и земли, украсил белым пухом деревья и провода. Иван замер, любуясь белой красотой. Услышав за спиной скрип двери и шаги Терпилова, он повернул к нему голову:
- Давай постоим, Сережа. Время нас не торопит. Посмотрим с крылечка на зимнюю благодать. Пусть кто-нибудь другой пойдет первым. А мы не будем разрушать эту красоту.
- Давайте подождем, Но я больше люблю, когда земля зеленая. У меня на родине снегов почти не бывает. В белое-то невесту или покойника на Руси завсегда одевают.
- Влез ты со своим покойником куда не надо. Лучше уж помолчал бы... Нет, сегодняшний снег не похож на саван. Цвет его живой, я в нем чувствую, как ни странно, скрытую теплоту.
И Сохатый в этом был прав: низкие слоистые облака, отделяясь от земного колорита едва заметной розоватой синевой, уже успели впитать в себя живые оттенки раннего солнца и неуловимо тонко окрасили им землю. Иван явственно ощущал жизненную теплоту земли, воздуха и облаков, но не мог выразить это определенными словами, хотя и воспринимал всем своим существом. Может быть, в природе виделось ему что-то созвучное с его молодостью. Может быть, обостренность восприятия позволила ему увидеть в спокойствии утра скрытое от других глаз движение.
- Про покойника ты не очень к месту сказал, Сережа. А вот про невесту - хорошо. Невеста - это молодость, и будущее, и новая жизнь. Нас с тобой это утро снеговой белизной и чудным покоем встречает, но такое счастье не каждому солдату выпадает, поэтому каждый прожитый день на войне нам с тобой, как и всем в действующей армии, засчитывается за три.
- Сейчас, пока руки и ноги на месте, нам такой счет ни к чему. Вот как другим, живым, но покалеченным войной?
- Не знаю, Сережа. Как-то не думалось об этом... С тех пор как полк воюет на штурмовиках, раненых-то у нас почти не бывает: или прилетел, или нет. В медицинской помощи редко наша авиация нуждается. Брони много, если уж нашего брата бьют, то чаще крупным снарядом. Попадает крепко. Парашютом чаще всего не успеваем воспользоваться... Давай этот разговор закончим. На красоту смотрим, а говорим о грустных моментах нашего бытия...