Убедившись, что стрелки в задних кабинах самолетов закончили упражнение по прицеливанию за передвижной мишенью, Иван подал команду:
- Истребители перенести на двести метров, на угол визирования тридцать градусов!
Два моториста подняли, один - подставку, другой - "самолет" врага, уменьшенный в десять раз, понесли на новое место, только не на двести метров от "Ила", а всего на двадцать. Установив макет, отошли в сторону, чтобы стрелок не видел ничего постороннего, тогда модель зримей соответствовала рубежу, с которого наиболее часто враг начинал огневой бой.
- Летчики в кабинах! Смотреть через заднее бронестекло! Постарайтесь запомнить, сколько макет занимает в нем места! Так, присмотрелись? Теперь глядите через лобовое стекло: до переднего истребителя условных четыреста метров...
Свободные пилоты и стрелки на таких же, как и Сохатый, "скамейках" сидели чуть в сторонке. Курили и сдержанно переговаривались, пересмеивались. Ивану хотелось послушать их зубоскальство и покурить вместе с ними, но дело не отпускало. "Хорошо быть рядовым, - думал он. - Не хочешь сам думать - за тебя подумают, не хочешь учиться - все равно научат... А смеются, наверное, над собой, над собой юморески разводят, над своими ошибками и страхами. А спросишь любого, как он самолет врага сбил или танк поджег, - мычать начинает что-то нечленораздельное, стесняется, боится, что хвастуном назовут. И чем опытней, тем сильней опасается, что неправильно его поймут. Вот и обобщай опыт. Из каждого приходится щипцами вытягивать... Как-то устроен человек непонятно: про геройство здорово рассказывают обычно те, кто с ним и рядом не был или кого совесть мучает".
В разгар занятий Сохатого вызвали на командный пункт полка. Сказали побыстрей, а как поспешишь в меховой одежде: скорости не прибавишь, а вспотеешь мигом. Помня это, Иван Анисимович шел неторопко, спидометром определил спину, чтоб сухая была. От горячо блестевшего снега щурился. Вспоминал зиму сорок второго. Тоже после долгого ненастья, снегопадев и буранов наступили солнечные дни. Радовались вначале, летали много, а потом началась снежная слепота: глаза красные, веки набрякшие, ощущения болезненные, как будто ветер песку мелкого в глаза надул. Стекла у летных очков коптили, этим и спасались. "Надо бы так же и сегодня сделать, у кого светофильтров нету". Посмотрел на часы. День прошел уже свой экватор. Покатился к ночи. "Зачем я командиру понадобился?"
- Товарищ майор, старший лейтенант...
- Чешешься долго, командир, - Ченцов поднялся из-за стола. Взглянул на Ивана исподлобья. - Звонил начальник штаба дивизии, предложил лично тебя послать на "прогулку". Надо посмотреть железную и автомобильную дороги, что между реками Ингул и Ингулец, километров до пятидесяти в тыл. На Кривой Рог не лезь. - Ченцов помолчал. - Ему, видишь ли, из штаба виднее, кого посылать... Перелет линии фронта туда и обратно свободный. Связь с КП командира корпуса на передовой необязательна. Словом, не разведчик-охотник, а охотник-разведчик. Полная инициатива.
- Понятно, командир. Раз надо - всегда готов. Разведчиков, видать, берегут для операции, - усмехнулся. - А то, наверное, в штабе думают, что заржавею, чего доброго, от безделья. - Сохатый вытащил из планшета свою карту и стал сверять нанесенную на нее утром линию фронта по командирскому оригиналу.
- Истребителей не дают. Один пойдешь или как?
- Если разрешите, возьму лейтенанта Терпилова. Сергей пойдет ведущим. А вообще-то давно уже пора его самого на задания посылать.
- Подумаем... Бомбы осколочные возьми. Замедление на взрывателях установи. Вылет по готовности... "Козла" возьми, подъедешь в эскадрилью.
...После взлета, удерживая свой самолет в строю давно заученными движениями, всматриваясь в летящий навстречу мир солнца и зимы, Сохатый думал о Терпилове: "Летчик Серега неплохой, но есть в нем какая-то неуверенность в себе. Который уже раз опять не хотел лететь ведущим. Рядовым - пожалуйста, а командиром - нет. Одна и та же отговорка: "Не хочу за других отвечать. Кого-нибудь собьют, а я потом буду всю жизнь переживать. Понимаю, что от всех снарядов не увернешься, а буду думать: моя ошибка, нету парня..." Воюет, как воду возит, но не обвинишь и в излишней осторожности. Летает без замечаний, но огонька не видно. Идеальный ведомый. Палкой выращивать в нем командира - не метод. А надо бы. Его по должности уже обогнали летчики, пришедшие в полк позже".
Сохатый улыбнулся, вспомнив, как Терпилов выкручивался, чтобы не идти ведущим. Убедившись, что командиром лететь не просят, а приказывают, начал отнекиваться от личного выбора маршрута, пытаясь хотя бы в этом переложить ответственность на комэска.
Солнце мешало смотреть, и Сохатый надвинул летные очки на глаза. Светофильтры враз сняли полировочный лоск со снега, местность и небо приобрели матовые зеленоватые оттенки. И он почувствовал, как расслабились мышцы лица, и настроение изменилось: больше стало уверенности. Однако напряженность хотя и незаметно, но все же накрутила, натянула нервишки. Видимо, оттого, что истребителей прикрытия нет. В плохую погоду без них обходились, а в ясную - к ним привыкли.
- Стрелок, как у тебя?
- Нормально, командир. Видимость хорошая. Неожиданности не будет. Если что, увижу издали: через фильтры гляжу.
- Но ведь нас тоже издалека заметят. Шустрые-то фрицы еще не перевелись.
Терпилов вел самолеты к линии фронта под прямым углом. Шел низко, и Сохатый понимал, что Сергей настраивается на ритм движения. Его, Ивана, методика прижилась. Летчики убедились, что, вжившись в скорость, легче потом на малой высоте мерить километры на местности: они совпадают тогда с картой. Он сам за эти годы настолько привык к скорости пять километров в минуту, что, совершенно не задумываясь, безошибочно определял, сколько пролетел и где находится. С местности на карту и с карты на местность внимание переключалось свободно: в голове непрерывно щелкал арифмометр, складывая курс, скорость и время в один вектор.
Вдали темным пятном в белом поле показался лес - за ним линия фронта. Терпилов снизил высоту полета метров до пятидесяти. Степь полетела под "Илы" стремительнее, покачивая своими буграми, как волнами, но самолеты в отстоявшемся и загустевшем от морозца и неподвижности воздухе неслись над ними плавно. Из-за очередной снежной волны вылетел навстречу виденный до снижения лес, но вблизи он выглядел по-другому: ярко пламенели кострами красных и золотых листьев дубы, отчего сам лес казался выгоревшим полем, а дубы последними, стоя погибающими, но не сдающимися солдатами.
Ровно гудел мотор, в наушниках шлемофона, как мыши сеном, шуршали чуть слышно помехи своего радиоприемника. Эти звуки воспринимались Сохатым как желанная тишина у веселой речушки с ее непрерывно булькающим разговором ни о чем и обо всем.
Линия фронта. Терпилов нажал кнопку передатчика, но говорить не стал, молча обозначив рубеж. Сохатый принял его сообщение. Но внутри самолета подошло время нарушить "тишину", и Иван вызвал стрелка:
- Петя! Линия фронта! - Не успел закончить фразу, как вздрогнул от резко и неожиданно громыхнувшей пулеметной очереди. - Что случилось?
- Какой-то гад "эрликоном" шутить под нами вздумал. Больше не будет. Капут заработал.
- Может, по своему? - Иван по местности видел, что летели над чужой территорией, но решил и подначить, и проверить стрелка.
- Такого, командир, у меня не бывает. Свои и чужие окопы и нейтралку я хорошо разглядел.
- Не гоношиеъ лишку, помни: если "мессов" не встретим, то минут сорок над немцами ползать будем, так что и тишину не нарушай, и патроны береги. Как из тыла пойдем в свою сторону, тогда и душу отведем. Постреляем.
- Хватит патронов, не беспокойся. Запасный боекомплект на полу лежит.
- Сказано маскировку соблюдать, значит, без нужды не палить!
- Понял, командир, - в голосе стрелка слышится обида: не похвалили за уничтоженный вражеский расчет да еще и внушение сделали.
Терпилов уводил "Илы" на юго-запад прыжками: то прижимал машины к снегам, пряча себя и заглушая звук работающих моторов близкой землей, то поднимаясь метров на сто пятьдесят, чтобы осмотреть пересечение очередной дороги.