— Подвези, Сереженька, — попросила Валюха, играя глазами.
Хобот хмыкнул и смилостивился.
— Ладно, залезайте. А ты — в кабину, — подмигнул он Валюхе.
И многострадальная полуторка, получившая на своем веку все мыслимые и немыслимые для автомобиля травмы, побывавшая в десятках аварий, а затем подлеченная в автомастерских, повезла рабочих дальше…
И так — едва ли не каждый божий день.
Когда приехали, Карцев, вылезая за понурыми буровиками из машины, почувствовал горячие Валюхины пальцы, скользнувшие по его ладони и оставившие шероховатый листок. Он сунул бумажку в карман, подумал с незапным умилением и пониманием:
«Милая! Отчаянная! Все‑то в тебе — порыв, все — неожиданность».
Оставшись один, Карцев вошел в световой круг уличного фонаря, развернул бумажку. Валюха писала на обрывке газеты.
«Милый дролюшка! Сердце мое изныло — сил нет. Завтра после работы приду к тебе. Хозяйку свою подкуплю, будет молчать, а я — любить без памяти».
Прошло еше трое суток. Вахта Бека продолжала работать «собаку». Где‑то на глубине двух километров зубья долота крошили породу, и кусочки ее, подхваченные стремительной струей раствора, выносились на поверхность земли и оседали в желобах–отстойниках, Карцев с прибором вискозиметром похаживал у желобов и время от времени проверял качество раствора. Бек сидел за пультом управления, многотонная колонна труб как бы висела на его руке. Бурильщик высшего класса, он чувствовал малейшие изменения в режиме работы и чутко на них откликался. Ему незачем было смотреть на индикатор веса — «осведомителя», как называли его рабочие за то, что по его диаграмме можно легко определить, как работала смена, и увидеть все огрехи.
У Бека огрехов не водилось, работал он внимательно и спокойно, прислушиваясь к ровному гулу двигателей. Над трубопроводом покачивался кудрявый стебелек пара, у правого насоса что‑то постукивало, от его пульсирующих толчков вздрагивала квадратная труба, пропуская через себя глинистый раствор. На запасном баке емкости настыл толстым слоем иней, косой яркий свет электроламп рассыпался по его иглам чистой кристаллической пылью.
Валюха появилась откуда‑то из темного перехода. За высокой стенкой бака ее никто не видел, кроме Карцева. Она оглянулась по сторонам, поманила его к себе. Он показал на вискозиметр, на желоб с журчащим раствором — увы, мол, видишь, что дурак делает? Воду меряет…
Валюха надула губы, затем, усмехнувшись, быстро нарисовала пальцем по пушистому наросту инея крюк, петлю и висящего в петле человечка в юбке. Показала на себя, на человечка и, смахнув проворно рисунок, исчезла в темноте.
Карцев покачал головой, еще раз проверил раствор и незаметно ушел за Валюхой, которая работала на буровой последнюю ночь — с понедельника ее переводили кладовщицей на базу к Искре–Дубняцкому: после истории со шлангами она не захотела оставаться в бригаде Середавина и заявила Хвалынскому, что поступает учи–ться в вечернюю школу и ей надобно работать в одну смену.
Ва. люха поджидала Карцева в затишке, у стены амбара. Закинула порывисто руки ему на шею, поцеловала похолодевшими губами.
— Отойдем в сторонку, здесь дизелист со слесарем околачиваются, — сказал Карцев.
Дверь у черневшей неподалеку кладовки оказалась незапертой. Карцев с Валюхой, сторожко оглядываясь, проникли внутрь. Там остро пахло машинным маслом и железом.
— Я ненадолго. Что ты мне хочешь оказать? — спросил он.
— Сейчас скажу…
Она расстегнула на нем брезентовку, ватник и уткнулась лицом в его грудь. Карцева обдало уютным волнующим теплом. Постояли, прижавшись друг к другу, дыша коротко и часто, втягивая колючий, как спирт, ветерок.
Гул дизелей доносился сюда, к неуютной кладовке, словно отзвук бурлящего под землей раствора, — глухо и ворчливо. Ломкие очертания вышки, окутанные бледно–водянистым сиянием, заполняли собой все небо. Длинными мохнатыми гусеницами свисали опушенные инеем стальные растяжки.
Оазис, затерянный в дебрях ночи.
Прямо от двери кладовки растекались голубоватые просторы продутых насквозь степей. Оттуда, из затаившейся пустоты, веяло свежо и колко, словно от крепко газированной воды.
Вдруг Валюха встрепенулась. От волос ее исходил тревожащий сладостный запах, не похожий ни на что на свете. Подняла влажные, зелено мерцающие глаза.
— Знаешь что, дролюшка… — молвила она прерывающимся голосом.
Карцев понял. Беспокойная сумеречная сила, завладев его сердцем, стремительными толчками вливала в голову древний неукротимый хмель. Стиснув зубы, Карцев поднял Валюху на руки и понес в глубь помещения.