— Все умные похожи друг на друга, каждый дурак— дурак по–своему…
Кожаков с Искрой–Дубняцким кое‑как уместились на койке Карцева, Валюхе Степанида постелила у простенка на коротком топчане, а Карцев, бросив теплую куртку на пол, растянулся по соседству с мужчинами.
За синеющими стеклами окон завывал лютый буран и что‑то время от времени погромыхивало под застрехой. Навязчивый стук этот и еще какое‑то смутное и тоскливое неудовлетворение раздражали Карцева. Он злился и не спал. Прошел год с того пасмурного утра, когда Саша передала ему письмо от Валюхи, письмо, поставившее внезапно и непонятно крест на всем, что было между ними.
Год жизни, наполненный множеством событий, встречи с Сашей и новые интересы очень помогли Карцеву освободиться, как он сам полагал, от своей любви-взрыва. Изредка ему попадалась мельком на глаза Валюха (как тогда над обрывом Кирюшки возле студеного ключа), но и в тот раз и после он помнил себя и держался гордо или просто отворачивался, как отворачиваются от всего досадного и неприятного.
А сегодня вот случай непогоды занес Валюху прямо к нему домой. Они просидели друг против друга часа два, не разговаривая, и теперь, в темноте, оставшись наедине со своими мыслями, Карцев мучительно ощутил, как опять проявляется в нем прежнее волнующее чувство, старательно подавляемое, но так и не подавленное до конца. Оно‑то и злило и ворочало его с боку на бок на куртке, не давая уснуть.
«Ну, на кой черт сдалась мне эта Валюха!» —крикнул он мысленно и тут же, словно испугавшись, долго и чутко прислушивался к мерному и безмятежному дыханию за перегородкой.
«На кой черт»… На этот грубый отрезвляющий вопрос, запрограммированный глубоко в клетках мозга, тут же появился ответ, да в таких захватывающих дух картинках, что Карцев потряс головой, чтобы избавиться от наваждения.
Воспоминания, как цветные осколки в калейдоскопе: что поворот, то новый узор, и в каждом из них—Валюха.
Голубая ночь, аромат сирени, плечи Валюхи, облитые лунным светом, и ее голос: «Знаешь что, дролюшка…»
«Не знаю», — простонал он беззвучно, но что‑то подсказывало ему, если он сейчас ее увидит, этот приступ сумасшествия у него пройдет. Его охватило такое нестерпимое желание прикоснуться к ней наяву, что он не сдержался, встал в дверном проеме и чиркнул сгшчкой, как бы собираясь закурить.
Огонек был тусклый, но Карцев отчетливо увидел смотревшие на него в упор очень темные, словно не Валюхины, глаза и еще — разметанные на подушке каштановые пряди. Спичка погасла. Он зажег вторую, однако теперь ничего того, что привиделось ему секунду назад, уже не было. Глаза Валюхи закрыты, спит.
А отчего бы ей не спать? Чем меньше людям нужно, тем крепче они спят. Закон!
«А что нужно мне? Почему я не сплю? Зачем тревожу полумертвое прошлое?» — спрашивал он себя, устраиваясь опять на своем жестком ложе. Спрашивал не впервой, зная, что и впредь будет спрашивать, пока не найдет окончательного объяснения причин, вызвавших крушение его любви.
Если сгибать и разгибать проволоку в одном и том же месте, то в конце концов она лопнет. Нечто подобное произошло и с Карцевым в эти тягуче–длинные минуты ночных раздумий.
«Может ли быть любовь там, где нет веры?» — задал он себе вопрос и, пытаясь ответить на него, вдруг понял, что докопался до истинной причины, скрытой до этих пор напластованием самолюбия, гордости и обиды.
Почему Валюха отстранилась от него так внезапно? Потому что не решалась испытывать повседневностью самое хорошее, самое дорогое для нее. Преодолевать мелочные и нудные препятствия будней гораздо труднее и сложнее, чем сделать один решительный или даже отчаянный шаг. Не каждому сердцу дана способность получать светлую любовь и одновременно переживать, переваривать в себе неприятности развода, проработок на собраниях, грязь обывательских сплетен.
Валюха не очень‑то, должно быть, верила, что Карцев сумеет выдержать предстоящие испытания, и потому решила действовать в одиночку. Старалась уберечь свое и его чувства от сопутствующей дряни и неуверенностью своей их же погубила.
«На самом деле, то его Валюха опасалась, давно позади! В чем же тогда дело? Чем можно объяснить ее ныненщее поведение?»
В размышлениях своих Карцев вернулся опять к исходной точке.
Так лежал минуту–другую, а калейдоскоп воспоминаний тем временем повернулся опять.
Выброс
Более часа двигался Карцев на буровую «слепым полетом». Непроглядная ночь… Сшибающий с ног буран… Одинокий луч фонарика едва высвечивал слева заросли шиповника — единственный надежный ориентир между буровой и Венерой.