— К поросенку хрен полагается, —не удержался от каламбура Шалонов.
Карцев успокоил Маркела:
— Директор обещал спецпитание. Будем получать в связи с вредностью производства.
— Это в ресторан, что ли, повезут?
— Ага… Бифштексы по–английски, спаржа и шампанское в серебряном ведерке…
— Эх–хе–хе! — вздохнул Шалонов и, бросив в степь обглоданную кость, продекламировал экспромт:
Маркел насмешливо хмыкнул и передразнил:
— «Злая воля… проклятая доля…» Да тебя из бурильщиков дрыном не вышибешь!
— Уж чья бы мычала… Тоже мне критик! — огрызнулся Шалонов.
— А что, не прав я? Врешь ради красного словца, чтоб складнее было…
— Вот прицепился, репей! Это не вранье, а поэтическая вольность, шурупишь? А еще, да будет тебе ведомо, существует треп–ирония. Это когда говорят одно, а подразумевают совершенно противоположное. Например… — Шалонов подумал секунду и закончил: — Один Алмазов, понюхав газу, стучал об стенку умной головой…
— От твоих стихов у меня аппетит пропал, — вздохнул печально Маркел, стряхивая с газеты на ладонь последние крошки и отправляя их в рот.
Все встали и отправились в будку. Там постелили под себя ватники, распластались, заняв все помещение. Карцев лег, словно в пропасть ухнул.
Проснулся от смутной тревоги. Во всем теле ноющая боль. Пошевелил плечами, взглянул на часы. Обычно после сна солдатиком вскакивал, а тут и спал‑то всего ничего, а никак не стряхнет с себя сонную одурь.
Товарищи лежали в прежних позах: Маркел — вытянувшись на животе, Шалонов — свернувшись калачиком и подсунув ладонь под щеку, верховой — раскисли. Карцев пошарил по карманам — сигарет не оказалось. Вспомнил про пачку в куртке, висящей на гвозде, нехотя встал. Машинально бросил взгляд в окошко и… похолодел. То, что он увидел, напоминало дурной сон.
Еще в детстве, шатаясь по окраинам Москвы с такими же, как сам, пацанами, он оказался свидетелем невиданной собачьей драки. На городской свалке возле Текстильщиков сцепилось не менее полусотни псов. Серые, черные, пегие, они смешались в огромный рычащий и лающий клубень. Оскаленные зубы, выгнутые, ощетинившиеся хребты, пронзительный визг. Собаки вгрызались друг в друга, громоздились кипящим бугром. Дикая вязкая куча оказалась в мусоре, растекалась и вновь втягивалась в живой водоворот.
Нечто подобное происходило сейчас возле вышки.
Из‑под настила выпирали ржавые бугры утяжеленного раствора, пузырились, клубились, точно кровь из рассеченной земной жилы. Земля извергала все, чем люди накачивали ее трое суток, отплевывалась бурой пеной. Вязкая масса крутилась, растекалась по сторонам. К вышке суетливо бежали люди, натягивая на ходу противогазы.
Карцев растолкал вахту, надел маску и бросился из будки. И тут враз ухнуло: скважина, точно пушка, выстрелила «поросенком» в небо. Вышка судорожно затряслась, лязгая растяжками. Вокруг нее сыпались ошметки телогреек и штанов, хлестали потоки мутной жижи. Что‑то глухо хлопало, словно сразу во всех автомобилях стали лопаться скаты.
Разрушая арматуру, из скважины с оглушительным свистом вырвалась мощная струя газа. Железная вышка качалась, будто картонная, вокруг нее — бурлящий котел грязи.
Одни рабочие, залитые с ног до головы густой патокой, бежали в степь (а вдруг рванет, заполыхает!), другие — им навстречу.
Наперерез Карцеву грохотали тягачи, волоча за собой длинные тросы. Впереди тракторов топал Кожаков, показывал что‑то руками. Машины остановились — дальше нельзя, дальше гремучая смесь. Карцев понял: надо вытаскивать Дизели и насосы. Бросился на помощь рабочим. Потащили к вышке трос на себе.
Газоспасатели вели под руки мокрого, обессилевшего Середавина. Шалонов и Маркел бежали впритруску с домкратом и ломами на плечах в сторону дизельной. Карцев схватил ключ, принялся торопливо отвинчивать гайки крепления двигателей. Скользя по мокрым половинам, Кожаков с газоспасателями привязывал к ним тросы. Маркел орудовал ломом. Работали лихорадочно и крайне осторожно. Работали на пороховой бочке и даже хуже. Не дай бог, при ударе брызнет искра — хоронить будет некого. Мокрые ломы и ключи, что называется, жгли руки, пот под маской заливал глаза, голова гудела от прилива крови, от нечеловеческого напряжения. Хотелось лечь прямо в бурлящий под ногами раствор и хоть минуту полежать неподвижно.