Сашу в те суматошные дни Карцев встречал на бегу, и только слепящие электроды, горевшие весь день на вышке Бека, напоминали ему издали о ней. Сегодня Саша, попавшись ему навстречу, будто невзначай шепнула:
— Меня оставили на сверхурочную, буду здесь ночевать…
К вечеру надвинулись облака: громоздкие, медлительные и холодные. Ветра, к удивлению, совсем не было, мягкие лапчатые снежинки падали почти отвесно с черного неба.
Карцев махнул вахте, что уходит домой, а сам подался к вагончику–гостинице. От фонаря над дверью котельной расплывчато мерцало желтое световое пятно. Сквозь пушистые хлопья не разобрать, окна ли вагончика светятся или это отблески в темном стекле. Подошел ближе и убедился: не светятся. Умаялась, видать, Саша и легла спать. А разве он сам не намотался до упаду? День нынче, как, впрочем, и вчера, выдался будоражный, переполненный массой забот.
Карцев остановился, закурил. С вышки доносился приглушенный перезвон металла, за спиной гудел, засоряя воздух, столб газа. Разведчики начали под него подкоп, прицеливаясь с двух сторон.
Мысли Карцева, откачнувшись от повседневных хлопот, сосредоточились на Саше.
После того случая, когда Саша высказала свой категорический взгляд на их расплывчатые отношения, она только раз завела было речь о совместной жизни, но тут же сама сделала шаг назад, отложила все до вишневого цветенья. А между тем в кирюшкинском саду деревья еще и почек не набивали… Шли недели, наполненные стремительными событиями. Карцев больше не рисковал «брать вола за рога» и, идя на поводу у Саши, предоставил ей полную свободу организовывать их совместное счастье по собственному ее усмотрению. Встречи на досуге, разговоры о всякой всячине, прогулки от нечего делать — обычное времяпрепровождение, оно может привести к чему‑то, может и закончиться ничем.
Если бы Карцеву дано было рассуждать о своих чувствах столь же трезво, как о чужих, он сказал бы, что они утратили свою первоначальную свежесть и силу, так и не достигнув кульминации. Жизнь что шумное московское Садовое кольцо: все подчинено единому, установленному для всех темпу движения. Замедлишь ход — катастрофа неизбежна.
На Сашин взгляд, любовь — это спокойный длительный праздник при твердом жизненном порядке. Страшась любви–однодневки, она перегнула палку, не понимая, что от этого лишилась самого яркого, огневого, захватывающего.
Душевное равновесие, по мнению многих, считается признаком морального здоровья, но Карцев, ощущая образовавшуюся в сердце пустоту, знал определенно, что покой этот обманчив, что рано или поздно он непременно взорвется от заряда накапливающихся подспудно противоречий. Знал — и плыл по течению. Думать о собственной судьбе, решать что‑то не позволяли обстоятельства, они диктовали свои законы, и не подчиняться им было невозможно. Тяжелая авария отнимала все силы и время, встречи с Сашей стали короткими, мимолетными. Правда, сегодня наконец выпал случай, да и то неудачный.
Карцев повернул обратно от темных окон вагончика–гостиницы, запорошенного густо снегом, и вдруг услышал, как стукнула дверь. Оглянулся. На ступеньке стояла Саша, одетая в пальто, замотанная пуховым платком.
Значит, ждала? Глядела в окошко?
Она подошла к Карцеву, сунула в его рукав свою теплую руку.
— А я уж думала: к хозяйке своей подался…
— Ха–ха! Да ты вроде ревнуешь?
— Еще бы! Вот вызову на дуэль твою Степаниду!
— Увы! Сашенька, не та у тебя весовая категория.
— Ну, тогда пойдем.
— Куда?
— Куда‑нибудь. Так просто… Смотри, какой снег красивый! Как шелковый… Будто маргаритки с неба сыплются….
Карцев улыбнулся.
Лицо Саши окутано полумраком, но фонарь от котельной высвечивал ямочки на тугих щеках и зажигал искорки в талых снежинках. Тропка, по которой они шли, сворачивала к вышке, но они пошагали в сторону прямиком по целине.
— Какой же ты, Витя, ей–богу! Всегда словно стараешься сдать экзамен на звание мужчины!
— Ты о чем?
— Все о том же! Я пыталась представить себе, как ты в ледяной воде, на дне реки барахтался с Середавиным. Ужас!
— А–а… Ну это… Я до тринадцати лет три раза бултыхал под лед Сходни. Знаешь такую речку? У нас под Москвой. Так что опыт имею, — махнул он рукой и, стараясь отвлечь внимание от своей персоны, подумал вслух: — Не знаю, как он там, Середавин…
— Врачи говорят, поправится.
— Никак не могу вырваться навестить. Прошлый раз заскочил, так не пустили, не в приемные часы попал. Послушай, Сашенька, купи ему чего‑нибудь такого… мандаринов, что ли… Пожалуйста. На базаре брюнеты продают. Денег я тебе дам, а ты купи и отнеси. Идет? Ведь лежит в одиночестве, как проклятый. Эх, худо доживаться вот так, до ручки.