Свое слово юный проповедник-студент заключил земным поклонением усопшему старцу.
После панихиды гроб почившего поднят был на руки священнослужителями, и, в преднесении св. икон и хоругвей, погребальное шествие направилось к приготовленной могиле. За гробом шествовал преосвященный в полном архиерейском облачении с прочими священнослужителями. Печальный похоронный перезвон, сливаясь с пением погребальных песнопений, сопровождал тело святопочившего старца к месту его последнего земного упокоения. Могила для старца Амвросия была приготовлена рядом с могилой его великого учителя, старца иеросхимонаха Макария, близ юго-восточной стены летнего Введенского собора.
После заупокойной литии, совершенной владыкой, и по возглашении почившему вечной памяти, гроб был опущен в могилу.
Когда батюшку схоронили, замечает один наблюдатель из светских лиц, кто-то из ближайших к нему монахов[70] стоял у могилы, сложив руки на груди крестообразно и опустив глаза. Все отправились в трапезу. Прошло часа два времени. Тот же монах все еще стоял в том же самом положении у могилы батюшки.
Удивительно при этом, говорит тот же наблюдатель, что в обоих монастырях (Оптинском и Шамординском) скорбь о батюшке, хотя и глубока и искренна, но вместе с тем светла и не безнадежна.
С самым близким к батюшке лицом можно говорить о нем. Все спокойны, сдержанны и делают свое дело. Только иногда как-то с болью передернется лицо монаха, или застанешь его в тяжелой задумчивости. А иногда, среди разговоров о старце, кто-нибудь вдруг тихо промолвит со вздохом: «Эх, батюшка, батюшка!» И столько покорной скорби послышится в этих коротких словах! С кем ни заговоришь о нем, все его любят, все им облагодетельствованы… «Да кого он-то не любил?» ― Вот общий, единодушный голос.
Кстати, приведем здесь отрывок из стихотворения, посвященного памяти почившего старца, одной из монахинь Шамординской обители:
Так закончилось земное странствование приснопамятного оптинского старца, о. иеросхимонаха Амвросия! Закончилось земное странствование, но не закончилась, а только началась его истинная, вечная и, веруем, блаженная жизнь на Небе.
Веруем в это потому, что уже здесь, на земле, в нем очевидно для всех светился отблеск небесной блаженной славы, светился в чертах его нравственного облика, светился в той невыразимой отраде и душевном мире, которые он проливал в душу каждого человека, приходившего с ним в близкое или отдаленное духовное соприкосновение, светился в том глубоком нравственном обновлении и возрождении, которое совершалось в людях иногда под влиянием одного только слова или взгляда о. Амвросия, светился, наконец, в тех особенных, благодатных дарованиях прозорливости и чудотворения, которые, по общему единодушному свидетельству очевидцев, были присущи старцу Амвросию. Вот об этих-то его дарованиях мы и хотим сказать теперь, когда мы уже закончили наше повествование о земном странствовании старца, ибо они вводят нас в область уже не временной, земной, а вечной и небесной жизни старца и с особенною ясностью удостоверяют нас в том, что батюшка о. Амвросий, согревавший столь многих своею любовию здесь на земле, не перестает и не перестанет заботиться о нас и по своем переселении в небесные обители, потому с тем большим упованием и дерзновением мы и можем просить его святых молитв о нас пред Престолом Божиим, особенно же в тех или других скорбных и трудных обстоятельствах нашей жизни!