А этот процесс восприятия божественной жизни требует прежде всего от человека сознания своего бессилия, своей беспомощности, своего ничтожества и всецелого упования лишь на милость Божию. Спаситель говорит: «Аще кто хочет по Мне идти, да отвержется себе, и возьмет крест свой, и по Мне грядет». Сродниться со Христом, испытавшим всю горечь крестных страданий, можно только путем страданий. Человек, не испивший этой горькой чаши, никогда не постигнет истинной глубины христианства, никогда не сумеет понять и облегчить чужое страдание.
Отцу Амвросию, будущему целителю больных душ человеческих, необходимо было самому пройти через горнило болезней и страданий, да быв искушен сам, мог бы и искушаемым помощи, ибо, по преданию старчества, муж неискушен ― неискусен. Нужно прибавить при этом, что о. Амвросию, как человеку образованному, умному, деятельному, угрожала, если бы он был здоров, опасность пойти обычным путем монашеского служения, т. е. занимать те или другие внешние монашеские должности, постепенно поднимаясь по их лестнице, а это могло бы помешать ему развиться в полную меру старческого служения… Тяжкая болезнь и исключение из штата обители заградили ему путь внешнего возвышения и всецело направили его жизнь на путь внутреннего духовного развития. Кто не усмотрит в этом премудрого и благостного действия Божественного Промысла?!
Что о. Амвросий после своей тяжкой болезни действительно оказался уже подготовленным для старческого служения, это видно из того, что с этого времени о. Макарий начинает многих направлять к нему для духовного руководства, несмотря на его сравнительную молодость.
Проведя на одре болезни около полутора лет, о. Амвросий, к общему удивлению, начал поправляться. В летнюю пору 1848 года он в первый раз вышел на воздух. «Помню, ― рассказывал он об этом, ― в летний ясный, тихий день вышел я впервые из келлии и побрел, опираясь на палку, едва передвигая ноги, по дорожке за сажелкой. (Это самая уединенная дорожка внутри скита, вдоль восточной стены.) Первый навстречу мне попался игумен Варлаам (бывший Валаамский настоятель). „Ну что, ― спрашивает, ― поправляешься?“ ― „Да, вот, ― отвечаю, ― слава Милосердому Богу, ― оставил на покаяние“. Отец игумен остановился и, глядя на меня, начал говорить смиряющим тоном: „А что ж, ты думаешь, ― лучше что ли будешь? Нет, не будешь лучше: хуже, хуже будешь“»… Вспоминая эти слова, о. Амвросий приговаривал: «Вот теперь и сам вижу, что стал хуже».
После перенесенной тяжкой болезни здоровье о. Амвросия никогда уже не восстанавливалось вполне. До самой его кончины недуги не оставляли его. То усиливался у него катар желудка и кишок, открывалась рвота, то ощущалась нервная боль, то простуда с лихорадочным ознобом. К тому же еще стали появляться геморроидальные страдания, которые по временам до того измождали страдальца, что он лежал в постели точно мертвый. Ко всем этим недугам, несмотря на их мучительность, о. Амвросий всегда относился весьма благодушно, признавая, что они ниспосланы ему Богом. В одном из писем он так определял значение болезней для монаха: «Милостив Господь! В монастыре болящие скоро не умирают, а тянутся и тянутся до тех пор, пока болезнь принесет им настоящую пользу. В монастыре полезно быть немного больным, чтобы менее бунтовала плоть, особенно у молодых, и менее пустяки приходили в голову. А то, при полном здоровье, особенно молодым, какая и какая пустошь не приходит в голову…»
Избавившись от смертельной болезни, о. Амвросий, по слабости здоровья, более уже не отправлял церковных богослужений, но в храм Божий еще ходил, где и приобщался пречистых Таин Христовых, вероятно, по-схимнически ― раз в месяц, как делал это и старец его о. Макарий. В это время о. Амвросий, вследствие болезненности, лето и зиму носил фланелевые рубашки и шерстяные чулки, и часто, по причине испарины, то и другое переменял. Келейные же правила вычитывал для него ежедневно живший рядом с ним в особой келлии брат, назначенный ему для послужения.
Еще до своей болезни о. Амвросий был освобожден от келейничества при старце о. Макарии и поселился в корпусе, находящемся на северной стороне от скитской церкви. Здесь застигла его и болезнь, здесь он остался жить и по выздоровлении. Обстановка жизни его и теперь была крайне проста. В переднем углу стояло несколько икон. Около двери висели ряса и подрясник с мантией. Затем кровать с постланным на ней холщовым, набитым соломой тюфяком и такой же подушкой. Вот и все убранство его келлии.