Впрочем, не одни только простые, нуждающиеся, больные и убогие женщины и девицы находили себе убежище у старца.
Под его кров приходили и женщины состоятельные, образованные, с высоким иногда общественным положением, приходили потому, что жизнь не давала им нравственного удовлетворения, а здесь, под руководством старца, они начинали понимать и истинный смысл жизни, и истинное счастье души.
С 1888 года старец ежегодно в теплую летнюю пору имел обыкновение приезжать в Шамордино, чтобы самому лично посмотреть, что есть в обители и чего еще ей недостает. Посещения эти были для сестер большим праздником. Вот как они сами описывают одно из этих посещений, бывшее именно в 1888 году. Приводим это описание полностью, как рисующее картину жизни батюшки о. Амвросия в Шамордине.
«Еще в первых числах июля пронесся слух у нас, что батюшка собирается к нам после Казанской погостить; но нам казалось это такой несбыточной мечтой, что мы боялись и радоваться, боялись даже и говорить об этом. Наконец, уже за неделю так до приезда батюшки, слух этот стал все чаще и чаще повторяться слышавшими от него самого. А мы все еще не смели этому верить. Наконец, в понедельник 18-го начали стекаться к нам для встречи батюшки с разных сторон посетители. Тройка за тройкой так и мчится к Шамордину. На гостинице номера все были заняты. Пришлось поместить некоторых приезжих из монашествующих в особых келлиях. ― Здесь уж сомнения наши прекратились, и мы стали убеждаться, что точно ожидает нас великая радость…
Наконец, настал и вторник. Тотчас после обедницы, часов в 7 утра, начали устраивать для батюшки помещение в церковном доме, в большой комнате, откуда ему можно было слышать и даже видеть службу и выходить в церковь, когда ему вздумается. К 9 часам комната для батюшки была готова. Ее устлали всю коврами, сделали небольшой иконостасец, вставили в окно жалюзи, ― и все это менее, чем в два часа, так как делалось все сообща, дружно и живо…
Церковь также преобразилась. Пол в ней устлали коврами, столбы и колонны разукрасили гирляндами папоротника и живых цветов. Но еще более праздничный вид придавали ей радостные, сияющие лица сестер, которые то и дело забегали туда узнать, ― не приехал ли кто из Оптиной, не слышно ли что-нибудь о родном батюшке. В 4 часа приезжает, наконец, одна из наших сестер с радостною вестью, что в 3 часа батюшка намерен выехать из Оптиной, и что нужно ожидать его с минуты на минуту. Весть эта в один миг облетела весь монастырь, и все уже были наготове. В 5 часов прискакал верховой с известием, что батюшка проехал уже Полошково. Тотчас собрались все в церковь; зажжено было паникадило; от паперти до Святых монастырских ворот разостлали ковровую дорожку, по обеим сторонам которой расставлены были сестры, все в полной форме. В Святых воротах ожидали батюшку священник о. Иоанн со св. крестом, матушка настоятельница с нашим чудотворным образом Казанской Божией Матери, казначея м. Елевферия с большим хлебом и просфорой на блюде, украшенном живыми цветами, и все певчие.
„Сестры! Матушка просит вас не разговаривать!“ ― повторяла приказание матушки наша благочинная, устанавливая сестер в линию. Да и не до разговоров тут было. Каждой хотелось сосредоточиться в себе, собраться, как говорится, со своими чувствами. Воцарилась глубокая благоговейная тишина. Чувств, которые наполняли каждую из нас, которые переживались нами в эти минуты, никогда уже не испытать нам более; они не повторяются, редкие они гостьи на земле; их и не передать. Раздался благовест, трезвон, наконец появилась и давно ожидаемая карета, подкатила к воротам, но дверца оставалась запертою, и батюшка не показывался. Прошло минуты 3–4, появился, наконец, и батюшка с противоположной стороны кареты в полной форме ― в мантии и крестах. ― Запели: „Днесь благодать Святаго Духа нас собра, и вси вземше крест Твой глоголем: благословен грядый во имя Господне!“ Батюшка между тем сделал три земных поклона и, приложившись к кресту и образу Царицы Небесной, взял икону на руки и, в сопровождении матушки, помогавшей ему нести образ, двинулся к церкви. Все мы поклонились ему до земли, но никто не подходил к нему и не теснил его. На глазах у батюшки были слезы. Да и большинство присутствовавших плакали, но тихо, чтобы не нарушать тишины и стройного пения встречного гимна. Когда вошел батюшка в церковь, запели „Достойно есть“, затем следовала ектения и т. д., как вообще принято встречать высоких посетителей. Батюшка между тем ходил в алтарь, прикладывался к образам и затем через южные двери прошел на могилу дорогой покойной матушки Софии. Нужно было видеть только выражение лица батюшки в то время, когда он прикладывался к образу Царицы Небесной в Св. воротах, шел с иконой к церкви и молился на могилке, чтобы оно никогда не изгладилось из памяти! Серьезное, сосредоточенное, какое-то вдохновенное, и взор его, казалось, так и проникал небеса. По возвращении в церковь и по окончании многолетия ему батюшка взошел на возвышенное местечко, нарочно для него приготовленное, сел в кресло и стал благословлять всех присутствовавших. После благословения батюшка несколько времени отдыхал, а затем в тот же день несколько раз выходил в церковь, осматривал ее и благословлял всех, кто случался там в это время. Вечером была всенощная, а на другой день обедня и молебен… После молебна был крестный ход вокруг церкви и вокруг всего монастыря… Батюшка сам участвовал в крестном ходе и благословил, чтобы все наши больные, расслабленные и калеки также принимали в нем участие. Так что за толпой сестер и мирских следовал еще поезд больных, калек и расслабленных, кто в линейке, кто в повозке, кто в чем… Когда все было кончено, батюшка вышел прикладываться к образам; потом ходил на могилку и на колокольню и везде долго молился с земными поклонами. В тот же день ездил батюшка в корпус матушки, в часовню св. Амвросия, ходил даже на террасу, откуда проехал в Тихоновскую часовню, а оттуда пешком пришел в хибарку. Везде батюшка молился с земными поклонами и внимательно все осматривал. В хибарке, остановившись пред большим портретом матушки Софии (в схиме), батюшка сказал: „Мать все видит, что тут делается“. ― И затем, взглянув на шкафы с книгами, прибавил: „Читать и разумевать читаемое!“ Из хибарки батюшка вышел в дверь на террасу, прошел по галерейке, посидел на ступеньках, где любила сидеть дорогая матушка София, и, спустившись затем с лестницы, сделал несколько шагов вниз, по скату горы. ― „А какое место-то выбрала мать для своей хибарки!“ Из хибарки прошел батюшка в „молчанку“. Все ему здесь очень понравилось: „Я и не ожидал, что у вас тут так хорошо, ― говорил он, ― просто сам остался бы, кажется, жить тут с вами“. Потом, подошедши к окну и заглянув через него вниз к оврагу, сказал: „Да, у вас просто лучше Афона здесь, лучше Афона“. Из „молчанки“ батюшка возвратился домой и больше никуда в этот день не ездил.