Таким образом, о. Амвросий явился во 2-й половине девятнадцатого столетия тем связующим звеном между образованным обществом, народом и Церковью, необходимость которого давно уже ощущается в нашей русской общественной жизни и которым до известной степени являлась и сама Оптина пустынь еще в первой половине девятнадцатого столетия, когда под ее сенью объединялись с одной стороны ― старцы Леонид, Макарий, Моисей и Антоний, с другой стороны ― братья Киреевские, Гоголь, Шевырев и другие представители русской интеллигенции того времени.
И в этом обстоятельстве заключается новая особая заслуга старца Амвросия пред русским народом, пред русской историей, заслуга, в которой он никем другим еще не был превзойден.
Обрисовав в общих чертах нравственный облик старца о. Амвросия и указав его значение для русского народа, обратимся теперь к более подробному и последовательному изображению его жизни и личности.
Глава III. ЮНЫЕ ГОДЫ О. АМВPОСИЯ В ДОМЕ И В ШКОЛЕ
Таковых бо есть царствие Божие
Отец Амвросий, в мире Александр Михайлович Гренков, был сыном пономаря села Большой Липовицы Тамбовской губернии Михаила Феодоровича и его жены Марфы Николаевны, имевших многочисленную семью и живших в доме своего отца, священника того же села и благочинного Феодора Егоровича. 23 ноября 1812 года в доме о. Феодора по случаю какого-то семейного торжества было большое собрание гостей. И вот ― в этот-то именно день и родился Александр Михайлович.
Рассказывая впоследствии об этом, о. Амвросий любил пошутить: «На людях я родился, на людях и живу».
Родители старца были людьми глубоко благочестивыми.
О своей матери Марфе Николаевне он отзывался впоследствии так: «Она жила благочестиво, спасалась по-своему». Строй семейной жизни, по обычаю духовенства того времени, был простой, строгий, церковно-православный. О раннем детстве Александра Михайловича сохранилось немного сведений. Рос он мальчиком живым, веселым, резвым, непосидчивым. Заставит его, например, мать качать колыбель младшего брата, а ему скучно. Вот он выждет минуту, когда мать выйдет из комнаты, выпрыгнет в окошко и убежит играть с товарищами. Саша любил приятелей, лошадок, голубей, сельское приволье, любил возиться с братьями и сестрами.
Его резвость и непосидчивость не нравились, однако, строгим старшим членам семьи, и ему неоднократно приходилось выслушивать укоризны и от матери, и от бабки, а дед иногда дирал его и за вихор. Саше казалось, что его не любят родные, он завидовал своим братьям и сестрам, но он ошибался: его любили, только держали построже других. Строгий уклад жизни священнического дома старого времени был несомненно полезен для живого мальчика ― он умерял его шаловливые порывы и напечатлевал в его душе сознание важности и серьезности жизни.
Когда Саша подрос, его, помолясь Богу, стали учить грамоте. Учили, как было принято, по церковнославянскому букварю, Часослову и Псалтири, и вдохновенные песни царя Давида, с самого раннего возраста стали оглашать слух и западать в сердце будущего великого старца. Каждый праздник, а то и чаще, отец брал Сашу с собою в храм Божий, и он скоро научился там петь и читать на клиросе. Пришло время отдавать Сашу и в школу. Школьное учение мальчика началось сравнительно поздно. Ему было уже 12 лет, когда его отвезли в 1-й класс Тамбовского духовного училища. Там уже учился в это время его старший брат, которому училищное начальство дало фамилию «Гренков». Эта фамилия утвердилась и за Сашей. Бедна, сурова, неприглядна была старая бурса! Но это не помешало Саше сохранить и здесь свою природную веселость и живость характера и учиться с большим успехом. Темные стороны жизни бурсы, печальное зрелище бедности и забитости многих товарищей и их родителей только сильнее разожгли в мальчике свойственное ему от природы чувство сострадания и жалости ко всем скорбящим и обремененным! Он и сам умел ценить оказываемую ему ласку, каковой, по всей вероятности, бывало немного в тогдашней школе. «Когда я был мальчиком, ― рассказывал он о себе впоследствии, ― был у нас общий портной. Я был высокенький, и он меня все Сашей звал; других же моих товарищей так ласково не называл; признаюсь, меня это очень трогало». Этот, по видимому, маловажный случай много говорит и о чутком сердце мальчика, жаждавшем ласки и любви, и о способности его уже в эти детские годы внушать к себе любовь со стороны окружающих. Сашу любили и товарищи за его веселость и доброту. На праздники Рождества Христова и Пасхи Саша вместе со старшим братом приезжал домой в родное село, где другой их брат, бывший уже причетником, катал их на лошади по селу и доставлял им другие незатейливые сельские развлечения.
Будучи сыном небогатого и многосемейного причетника, Саша пользовался в училище полуказенным содержанием. Учился же он так хорошо, что из 148 своих товарищей по классу окончил курс духовного училища первым по списку.
18-ти лет Александр Гренков поступил в Тамбовскую духовную семинарию. И здесь он учился очень хорошо благодаря своим прекрасным способностям. Его товарищ по семинарии рассказывал: «Бывало, на последние копейки купишь свечку, твердишь-твердишь заданные уроки; он же и мало занимается, а придет в классы станет отвечать наставнику, как по писанному, лучше всех!» И в семинарии Гренков всегда был душою товарищеского кружка. Но, любя общество, будучи веселым, жизнерадостным и остроумным юношей, он всегда сохранял нравственную чистоту и скромность, внутреннюю строгость духа и глубокое, искреннее религиозное чувство, что, может быть, и привлекало к нему особенно сердца всех. Уже будучи старцем, он живо припоминал и интересно рассказывал многие случаи из своей семинарской жизни, причем метко характеризовал некоторых из своих ректоров и наставников. Между прочим о. Амвросий рассказывал и о том, как он пробовал, будучи в семинарии, писать стихи. «Признаюсь вам, ― говорил он, ― пробовал я раз писать стихи, полагая, что это легко. Выбрал хорошее местечко, где были долины и горы, и расположился там писать. Долго-долго сидел я и думал, что и как писать, да так ничего и не написал. Это похоже на то, как рассказывали мне про одного лаврского монаха, на которого, вероятно, сочинили академики, что он, пробуя тоже писать стихи, написал так:
Не сделавшись поэтом, он, однако, будучи уже старцем, любил по временам говорить своим слушателям наставления в рифму для того, по всей вероятности, чтобы грубая правда в его устах не казалась столь тяжкой для самолюбивых сердец и, растворенная шуткой и складной формой, охотнее ими воспринималась и крепче запоминалась.
Глава IV. ЗОВ БОЖИЙ
Многи мысли в сердцы мужа: совет же Господень во век пребывает.
От Господа стопы человеку исправляются.
Имея от природы веселый и живой характер, любя общество людей, увлекаясь пением и музыкой и даже одно время мечтая о поступлении в военную службу, Александр Михайлович и не думал быть монахом. Но, видно, мысли наши ― не мысли Божии, и пути наши ― не пути Божии. «В монастырь я не думал никогда идти, говорил впоследствии сам старец, ― впрочем, другие почему-то предрекали мне, что я буду в монастыре». То обстоятельство, что другие провидели в Александре Михайловиче будущего инока, очень замечательно: оно показывает, что несмотря на свою веселость и общительность, Александр Михайлович был и казался другим человеком, «не от мира сего». Это значит, что уже в годы своей ранней молодости он, заметно для всех, не имел действительной, внутренней привязанности ни к чему мирскому, был настолько чист сердцем, настолько внутренне был с Богом, что ему и люди не могли предназначать иного пути жизни, как путь всецелого посвящения себя Богу в монашестве.
И хотя сам Александр Михайлович и не отдавал еще себе ясного отчета в своем жизненном призвании, но бывали моменты, когда это призвание неожиданно и властно заявляло само о себе в его душе.
Так за год до окончания курса в семинарии Александр Михайлович заболел очень серьезно. Надежды на выздоровление почти не было.