Как безгласная агница пред стрегущим, так и ты, охотно пожертвовавши при постриге власами главы твоея, торжественно отреклась чрез это от всех плотских похотей, воюющих на дух наш, и, предавшись всецело Господу, дала обет благочинно и непрестанно служить Ему Единому без развлечения[194] для того, чтобы в сем разумном служении принести в жертву живую, святую и благоугодную Богу[195] все, что дает супружество, имущество и самое значение в свете и быть святою и телом и духом[196]. Принимая власяницу от руки постригателя, ты отреклась от довольства и дала обет вольной нищеты и терпения безропотного при встрече с неприятностями и скорбями жизни. Возложенный на тебя параман, соединенный с крестом, есть символ обручения твоего со святым ангельским образом и воспоминания о благодатном иге Христовом. Ряса и подрясник, в кои облачена ты как в покровы духовной радости, должны постоянно напоминать тебе о забываемой, быть может, иногда тобою обязанности избегать, сколько возможно, уныния и радоваться об уневестившем тебя Господе. Пояс усменный, коим препоясана ты, есть свидетельство, с одной стороны, безропотного послушания, которое, как воздух для легких, нужно инокам и инокиням, чтобы раскрылась в них жизнь по духу, а с другой — есть побуждение к умерщвлению плотской похоти. Мантия изображает постоянный траур и сердечную печаль по Бозе, производящую неизменное покаяние ко спасению[197]. Всякий раз, как надеваешь ее, помни, что ты облекаешься в броню правды, самоотвержения и кротости, готовой всем и каждому за зло платить добром. Камилавка есть видимый залог и свидетельство непостыдного упования твоего или надежды спасения. Приняв клобук, ты обязалась к незлобию, смирению и осмотрительности, с какою должна ты отныне действовать при каждом деле, слове, даже помышлениях, желаниях и чувствованиях. Сандалии, как и пояс, должны служить тебе напоминанием о беспрекословной готовности к послушанию, с которым ты постоянно должна проходить свое поприще. Что же касается до четок, то знай, что это есть меч духовный, коим должна ты отражать от сердца все помыслы суетные и похоти лукавые, и напоминание о молитве.
Такие обеты как самый зрелый плод религиозного одушевления и любви твоей к Богу во Христе, утвердив за собою, исключают уже всякое дальнейшее колебание или отступление на избранном тобою тесном пути, вводящем в живот, и обязывают с каждым днем все более и более стремиться к возможному нравственному совершенству. С сей поры ты не слуга уже миру и его тройственной похоти; ты переменила даже самое свое имя и одежду, чтобы, между прочим, тем удобнее укрыться от его поисков и не быть узнанной. Стремление сердца твоего к уединению и жажда безмолвия показывают, что ты не имя только желаешь носить монахини, но и на деле стараешься быть инокиней. «Кто даст ми криле, яко голубине, и полещу, и почию? Се, удалихся бегая, и водворихся в пустыни. Чаях Бога, спасающаго мя от малодушия и от бури»[198], — говорит псалмопевец. Да, кто что ни говори, а без уединения и безмолвия трудно устоять иноку и инокине на пути Христовом; в них сокрыты основание и корень благоустроенной жизни монахов при помощи благодати Божией. Только там, в келейной тиши, в самособранных и богобоязненных душах иноков и инокинь зарождаются добрые навыки; только там, как на доброй и возделанной земле, спеет жатва присноживотия. Да и все великое в мире Божием зарождалось и возникало не втайне ли, под завесою уединения? «Сиди в келлии твоей, — говорит один из опытных подвижников, — и она всему тебя научит». Но, впрочем, оставить тебе настоящее поприще и уединиться в затвор небезопасно и для тебя, и для сестер, друзей твоих. Небезопасно для тебя потому, что ты еще не вполне, видится мне, приготовлена к затвору, ибо как для благосостояния нашего тела не всякая местность и пространство одинаково благоприятны, так и для спасения души многим полезнее быть и очищаться в обществе единоправных сестер, и только некоторым из избранных, после искуса в общежитии, можно позволить привить себе, подобно птице, особящейся на зде[199], затвор. Для сестер же небезопасно будет удаление твое в затвор потому, что они смотрят на тебя, как на звезду свою путеводную, как на образец для себя и в словах, и в делах. Свети же пока добрым сестрам, живя с ними, светом добрых дел, да тьма их не имеет, — свети, благоугождая Господу, Жениху твоему сладчайшему, в преподобии и правде. Взгляд твой на вред для вас от посетителей, мало расположенных к благочестию и вообще неодинакового духа и правил с вами, довольно верен; потому поддерживать знакомство с ними и связь значило бы действовать без разумной цели или плыть по ветру человекоугодия, а это несвойственно инокиням, умершим для мира, или долженствующим распяться миру. «Не знаете ли, — говорит апостол Иаков, — что дружба с миром есть вражда против Бога? Иже бо восхощет друг быти миру, враг Божий бывает»[200]; притом не инокиням только, но и всякому христианину говорит Спаситель: «Аще же око твое десное соблажняет тя, изми е и верзи от себе; уне бо ти есть, да погибнет един от уд твоих, а не все тело твое ввержено будет в геенну огненную»[201], то есть Христос, по словам святого Златоуста, повелел, чтобы мы, христиане, самых друзей, которые дороги для нас, как око, и необходимо нужны нам в делах житейских, отсекали от себя и отвергали, коль скоро они вредят спасению души нашей[202]. В противном случае, действительно, как ты пишешь, имя Божие будет хулиться у мирян через нашу братию, желающую работать Богу и вместе мамоне, Христу и миру грешному, невзирая на то, что вышли из последнего телом, как Лот из Содома или как израильтяне из Египта.