Как воспринимал впечатлительный ребенок познания о Боге из наставлений матери — нам неизвестно; только с младенчества наученный знать и любить Господа нашего Иисуса Христа, он, естественно, часто думал о Нем, по-своему, по-детски представляя себе и некоторые события Священной истории. Так, например, сам иеромонах Варнава часто рассказывал следующее: «Был я однажды летом в поле со своими товарищами-мальчиками, и там между двух березок я вдруг увидал Спасителя, Который поднимался к небу, возносился… И теперь я хорошо помню, как видел Его». Старец ничего не добавлял в пояснение к своему рассказу. Только на протяжении жизни все собирался посетить то памятное место и даже хотел ознаменовать его каким-либо памятником — часовней или храмом. Но не судил Господь этому сбыться.
Говоря о своем характере в детстве, отец Варнава замечал, что был мальчиком шустрым и подвижным. Недолгое пребывание в школе псаломщиков закончил он изучением Часослова и Псалтири и, скорее всего, ограничился лишь самыми начальными уроками письма.
Но вот Василий отрывается от милых сердцу полей и березок и переселяется вместе с родителями в село Нару Фоминскую Московской губернии. Так получилось, что крепостные крестьяне Меркуловы, принадлежавшие помещику Юшкову, оказались перепроданными новому владельцу — Скуратову. Как знать, возможно, тогда впервые глубокая скорбь сжала сердце впечатлительного подростка, а юная душа его опытно познала страннический удел человека в этой земной юдоли.
Время шло. Василий рос и совершенствовался в христианской жизни. С годами он становился все более серьезным и молчаливым, избегал праздных разговоров. Многие удивлялись такой сдержанности в молодом человеке. Когда он физически окреп, то помещик приказал обучить его слесарному мастерству, к которому юноша имел склонность. Ни повседневная суета, ни тяжелый труд не могли отвратить Василия от Бога. Дни, свободные от занятий в слесарне, он старался проводить в Троице-Одигитриевой Зосимовой пустыни, что близ села Нары Фоминской. Ему нравилась монастырская служба, полюбились ему и тихая обитель, и иноческая жизнь, насколько он мог ее узнать. В свободные от богослужений часы слесарь старался чем-либо послужить сестрам: одной исправит замок, ключик подберет, другой скобу или крючок к двери приделает… Не исключено, что к подобным послушаниям приучал его известный во всей округе своей подвижнической жизнью монах Геронтий. Он жил отшельником близ Зосимовой пустыни. «Старец этот, — вспоминал отец Варнава, — очень любил монашек; и мне вот заповедал не покидать род ваш (это батюшка обращался к иверским насельницам). Ну вот и маюсь я с вами целый век свой!» — шутя, добавлял он.
Появившееся в чуткой душе юноши неодолимое влечение к монастырю и монашеству было, как оказалось впоследствии, призывом свыше на путь иноческого делания. Так будущий старец-слуга и отец великой Иверской обители еще с молодых лет был привлечен к служению Богу и ближним. А знакомство Василия со старцем Геронтием стало главной причиной перемены его внутренней и внешней жизни.
Среди множества почитателей, искавших совета и духовного руководства, старец Геронтий особо выделил Василия, полюбил и приблизил к себе богобоязненного юношу, нередко подолгу оставлял его у себя для беседы. Эти частые и продолжительные общения повлияли на всю последующую жизнь Василия. Детальное содержание разговоров престарелого отшельника и молодого, духовно одаренного человека неизвестно. Но, судя по сохранившимся у отца Варнавы письмам старца Геронтия к разным лицам, можно с уверенностью сказать, что предметом их собеседований было «единое на потребу», душеполезное. Во всех письмах к духовным детям отец Геронтий вел речь о спасении души, учил словом из Священного Писания и святоотеческих творений. Под влиянием опытного в духовной жизни старца у Василия зародилась и постепенно созрела мысль отречься от мира и всех его суетных, скоропреходящих радостей. В его душе вызревало, по слову святителя Феофана Затворника, «недовольство ничем тварным». Юноша не скрывал от домашних начавшегося в нем внутреннего отречения от мира. Он даже не принял участия в семейном торжестве по случаю свадьбы своей единственной сестры. Его отсутствие среди веселившейся молодежи, конечно, было замечено, но все уже привыкли видеть в нем человека не от мира сего, а потому и не удивились его поступку. Иных радостей искало его чистое сердце, а заветным желанием было посещение святых мест для поклонения прославленным угодникам Божиим. И хотя ничего пока еще не говорил скромный юноша своему наставнику о намерении оставить мир, от зоркого духовного ока старца Геронтия не могла скрыться наклонность его к иночеству. В то время как любящая мать с болью в сердце замечала начало подвигов будущего маститого старца и, может быть, немало скорбела о том, что ее сын-кормилец нисколько не бережет себя, не ищет жизненных удобств, старец Геронтий с утешением наблюдал за юношей, сердце которого преисполнялось горячей любовью к Богу и стремлением угодить Ему. Василий понимал, что его престарелые родители смотрят на него как на свою единственную опору; но он не мог не сознавать, что доля семейного крестьянина никогда не будет ему по сердцу. Решимость покинуть мир для монастыря окончательно созрела и окрепла, и он ждал только случая, чтобы исполнить свое намерение. Любовь к родителям и жалость к ним, беспомощным и одиноким, сдерживали его в исполнении своего заветного желания. Василий решил положиться на волю Божию, а пока — готовить родителей к своему совершенному отречению от мира.