Украшенные истинным смирением иноки были особенно близки и любезны любвеобильному сердцу старца Варнавы. Но и малодушных «деток» своих отец Варнава всячески старался поддерживать и давать им время нравственно подрасти и окрепнуть. Заметит, бывало, старец какие-либо тщеславные помыслы — и тотчас старается помочь исправиться тщеславному. Инок Гефсиманского скита Н. передавал следующее: «По пострижении нас (одиннадцать человек) в монашество, когда мы однажды пришли к старцу, тот по окончании беседы, смотря на одного из нас, говорит: „Вот, братия, вы теперь монахи — желание ваше исполнилось… Только священства добиваться грех, а к монашеству стремиться похвально, и святые отцы искали монашества, а от священства даже уклонялись…“ После брат, на которого батюшка смотрел, говоря эти слова, сознавался мне, что он пред этим как раз думал об иеродиаконстве».
Строг был батюшка к тем, кто старался выслужиться перед начальством. Однажды в трапезной, когда все были в сборе, он сказал одному монаху: «Брат, не будь Иудой; не бегай вперед жаловаться на подчиненных, а больше смотри за собой и исполняй свое послушание».
Во время церковной службы, когда не было исповедников, иеромонах Варнава всегда уходил в алтарь и там молился, не замечая ничего окружающего, духом уносясь ввысь — к престолу Того, Кому он посвятил всю свою жизнь. В молитве он черпал силы, находил покой. С какой верой он ежедневно утром преклонял свои колена перед чудотворными иконами Божией Матери — Черниговской и Иверской — и долго молился, прося Ее помощи себе и тем, кто вверил себя его молитвам!
При неустанном труде старец вел строгую постническую жизнь: в течение всей первой и Страстной недель, а также в среду и пятницу Великого поста он вкушал лишь по одной небольшой просфоре в день; а когда келейник упрашивал его подкрепиться, отец Варнава отвечал: «Ничего и не хочется больше; поверь, всякое дело трудно только поначалу, а потом так легко и самочувствие такое приятное и хорошее». Да и всегда он довольствовался только самым необходимым.
Вечно занятый, старец Варнава, казалось, совсем забывал о себе и подолгу оставался даже без сна. Впрочем, он и вообще спал не больше трех часов в сутки, поэтому его никто никогда не видал в постели. Как проводил он ночные часы у себя в келлии — одному Богу ведомо, но можно с уверенностью сказать, что ночь как единственно свободное время проходила у него в совершении келейного правила, в чтении, а иногда и в писании писем. Много раз заставали его ранним утром, в четвертом часу, за этими занятиями.
Отец Варнава в келлии.
При детской простоте души старец проявлял ту же простоту и в отношении своей внешности. Потертый ватный подрясник, закапанный воском; старенькая, полинявшая от времени ряса; летом и зимой суконная теплая шапка; валяные или кожаные сапоги — вот и все его обычное одеяние. И сколько, бывало, ни отбирают у него духовные его дети старенькую, заношенную одежду себе на память, взамен сшитой для него новой, батюшка всегда как-то умудрялся быть в своем обычном будничном виде. И едва ли кто видал его когда-нибудь иначе одетым. Даже тогда, когда он отправлялся по делам в Москву или Петербург, то совсем не думал о внешнем виде: в своей обычной домашней одежде и отправлялся в путь. «Батюшка, да вы бы переодели хоть ряску-то», — скажут ему иногда. А он с неизменной шуткой ответит: «Ведь я по сбору, как нищий, хожу, вот рваному-то мне скорее и подадут».
Вместо чая старец Варнава пил — и то лишь раз вечером — одну-две чашки кипяченой воды. Монастырские кушанья и простой хлебный квас были его обычной пищей и питьем. Братскую трапезу он мог посещать не всегда, так как почти все время был занят с посетителями. Бывало нередко, что, беседуя со своими духовными детьми, старец оставался целый день без пищи; принесенные ему с трапезы кушанья стояли нетронутыми до вечера. И только тогда, когда закрывали на ночь монастырские ворота, иеромонах Варнава «обедал». Когда ему случалось опоздать к общей трапезе, то он брал свои судочки и шел на кухню попросить себе чего-нибудь поесть. Так поступал он единственно лишь для того, чтобы быть «как и все» и тем прикрыть свое всегдашнее воздержание в пище и питии.
Провести без пищи сутки или двое для старца было делом обычным. Однажды в день храмового праздника «на Пещерах» батюшка был в числе служащих. Архиерейское служение закончилось поздно. Отец Варнава собирался ехать в Петербург и, боясь опоздать к поезду, тотчас же по окончании службы поспешил к себе в келлию, чтобы собраться и уехать. Но в массе окружавших его богомольцев он продвигался к своему домику так медленно, что несколько сажен от храма до крыльца шел полчаса. В келлии, быстро одевшись, он положил в свою дорожную сумку «правильник», очки да шапочку и тотчас же отправился в путь, забыв поесть. Когда же бывшая тут монахиня напомнила ему об этом, старец, перекрестившись, сказал ей: «Благодарю Господа! Я подкрепился Святыми Христовыми Тайнами, а что же может быть дороже этого?» На вокзалах в Посаде и Москве от народа ему не было прохода до самого поезда. Затем ночь до Петербурга, там целый день до позднего вечера разъезды по знакомым домам, долгие беседы, трудные подъемы по высоким, крутым лестницам на четвертые, пятые этажи, и только уж вечером на вторые сутки смог сей труженик Божий поужинать в доме одной из своих духовных дочерей. Как-то раз батюшка прибыл в Иверский монастырь, тот, который сам устроил, о чем будет сказано в своем месте, и, придя в гостиницу, попросил себе «хлебушка с квасом», говоря, что с третьего дня не ел. Отдавая все свободные минуты на пользу ближних, батюшка часто едва-едва успевал к поезду, и только благодаря посторонней помощи ему удавалось пробраться к вагону сквозь окружавшую его толпу.
Привести в порядок келийку, то есть подмести пол, поправить постель, которую отец Варнава никогда не разбирал на ночь, да и сам не раздевался, ложась всегда в подряснике, вымыть посуду, — этот труд обычно брали на себя его «детки», так как сам старец не имел возможности содержать свою келлию в постоянной чистоте при множестве ежедневных посетителей. Келейник старца также не в силах был ежедневно следить за батюшкиной келлией, так как был занят всегда своим послушанием по церкви.
Кроме наставлений, иеромонах Варнава вел обширную переписку, едва успевая давать необходимые ответы, касающиеся неотложных нужд вопрошающих. Получаемую со всех концов России и даже из-за границы корреспонденцию, содержащую в себе большей частью исповедь или откровения тайников скорбящей души, батюшка после просмотра всегда уничтожал. Но случалось, что иные письма старец и не распечатывал, говоря, что отвечать на них не нужно. Не имея достаточно времени для того, чтобы собственноручно вести столь обширную переписку, отец Варнава пользовался услугами некоторых преданных ему лиц из числа духовных чад, которым и поручал давать надлежащие ответы за его собственноручной подписью.
Посвящая весь свой досуг скорбящим и обездоленным, старец Варнава находил время и для заочного поучения духовных чад. В его письмах-назиданиях видна всё та же любовь и попечительность о духовном благе ближних. С глубоким знанием слова Божия и святоотеческих творений в них соединяется его возвышенный духовный опыт, так что, читая его письма, невольно вспоминаешь поучения древних отшельников-аскетов, которые так хорошо знали слабости греховной человеческой природы… А ведь это был смиренный простец-старец.
Любовь к ближним часто заставляла доброго старца совершенно забывать о себе: не раз он, бывало, подвергал опасности свое здоровье, когда выходил на крылечко к народу зимой или осенью — в ненастную погоду — в одной холодной рясе да шапочке на голове и долго-долго беседовал со всеми, благословлял, отвечал на вопросы, давал советы, наделял крестиками. А иной раз жаль станет ему всю эту озябшую, истомившуюся в ожидании толпу, и он всех сразу позовет к себе в келлию.
В Великий пост двери его келлии целыми днями не закрывались, и батюшка, принимая исповедников, тянувшихся к нему длинной вереницей, часами находился на стуже, стоя или сидя у аналоя против входной двери. Неопустительно посещая церковные службы, все остальное время дня старец исповедовал богомольцев и братию скита и «Пещер». Лишь к одиннадцати часам ночи он снимал с себя епитрахиль и отходил на отдых. «А наутро войдешь, бывало, к нему пораньше, — рассказывал один иеродиакон скита, духовный сын старца, — а на лице его опять уже радостная улыбка, и следа нет от вчерашнего крайнего утомления. Но к вечеру опять еле-еле говорит, едва перемогается труженик Божий». И так весь пост проводил старец в подвиге своего духовничества. Но и в Светлое Христово Воскресенье, как и вообще во все праздничные дни, не было для него отдыха. «Для монаха праздника нет», — часто говаривал батюшка, разумея, конечно, просто отдых или праздное препровождение времени. Праздничные дни старец проводил в цельнодневных трудах и в подвиге молитвы. По праздникам он служил почти всегда, а затем в келлии начинался у него обычный прием посетителей до вечерни, когда он шел опять в церковь, уводя за собою и своих гостей.