А потом на кухню заглянула вся растрепанная Василиса, посмотрела на него удивленно–понимающе и ничего не сказала. И Петька ей ничего не сказал. Даже про то, что видел перед рассветом, как она, скрипнув дверьми Сашиной комнаты и присев испуганно, прокралась на цыпочках мимо него в бабушкину комнату, прикусив язык от усердия, и лицо у нее при этом было такое красивое и будто озорное…
А еще позже заглянул на кухню и Саша, и подмигнул ему дружески. А потом они, Саша с Василисой, сели завтракать, и его заставляли да уговаривали тоже всячески, но он отказался – от окна боялся отойти. Заявил торжественно, что просто не хочет он завтракать. Василиса даже кофе поперхнулась от такого странного его заявления. Еще
бы – он, ее проглот–братец, и от вкусной еды вдруг отказывается. Поперхнешься тут… И еще – они странно как–то молчали, Василиса с Сашей. Смотрели друг на друга, не отрываясь, и молчали. И хорошо, и будто тревожно как–то…
Вообще, он в это утро по–особенному все чувствовал. Не головой, а кожей будто. И странное это их молчание тоже вдруг ощутил, как живое что–то. Как теплый летний дождь, которого почему–то все боятся и сломя голову несутся в любое укрытие. Чего его, скажите, бояться–то? Он же теплый! И ласковый, и мокрый, и живой…
Позавтракав, Саша решительно поднялся со своего стула и спросил тихо, одновременно ласково–тревожно Василисе улыбнувшись:
— Ну, я пошел?
— Иди… — таким же тихим эхом ответила она ему, и тоже поднялась из–за стола. И пошла провожать его в прихожую. Закрыв за ним дверь, постояла зачем–то около нее, сложив перед губами ладони закрытым таким ковшичком и что–то быстро проговорила–прошептала туда, в этот ковшичек, будто молитву какую короткую. Вернувшись на кухню к Петьке, сунула ему в руки чуть не силой стакан с горячим молоком и тоже села у окна – ждать. И непонятно ей самой было, кого она в это утро будет ждать больше – мать, летящую к ним из далекого города Нюрнберга или Сашу, ушедшего в поход по своим издательствам…
А октябрьское позднее утро к этому времени уже вступило в свои городские права, и капризничало визгом автомобильных сирен за дворовой аркой, и светило бледным холодным солнцем, и кружило ветром опавшую тополиную листву на асфальте. Вот похмельная дворничиха тетя Шура в китайской сине–грязной пихоре вышла из своего подъезда с метлой, посмотрела задумчиво на эти кружащиеся под ногами листья да и мести их передумала – чего зря свои бедные женские силы тратить, и так их ветром со двора скоро унесет–выдует. А потом зазвонил телефон – Колокольчикова своим тонким правильным голоском просила подозвать ей Петра к трубке, а потом проснулась Ольга Андреевна, и надо было помочь ей, как обычно, перебраться в самодельное кресло–каталку и отвезти сначала в ванную – умыться, а потом на кухню – завтракать. А потом еще и поговорить ей срочно приспичило…
— Васенька, скажи мне, ты влюбилась в Сашу, да? Это правда, детка? – осторожно спросила Ольга Андреевна, подняв на внучку тревожные грустные глаза.
Василиса опустила взгляд в свою чашку и ничего бабушке не ответила, только улыбнулась загадочно и пожала плечами слегка. Не хотелось ей отвечать на такой вопрос. Каким–то кощунственно–простым он ей показался, вопрос этот бабушкин…
— Васенька, я понимаю, ты не хочешь об этом говорить. Но только послушай, что я тебе скажу, детка…Знаешь, такое бывает иногда. Особенно в юности. Особенно с девушками. Им, глупым, кажется, что весь мир сосредоточен вокруг наплывшего на них радостного этого чувства, и ничто другое не имеет никакого больше значения. Хотя это совсем, совсем не так… Ты же умница у меня, Васенька! Тут главное, чтоб голова твоя в горячку не попала. И чтоб не сделала ты, не дай бог, из–за горячки этой самой главной своей жизненной ошибки…
— Я не ошибусь, бабушка, — подняв голову и заглянув ей в глаза, твердо произнесла Василиса, — ты же знаешь, у меня всегда в голове нормальная температура…
— Да уж, я вижу, какая она у тебя нормальная… — вздохнула грустно Ольга Андреевна. – Поэтому и пришла только под утро…
Василиса снова опустила глаза и улыбнулась глупо, стыдливо и блаженно, как улыбаются по утрам только очень счастливые женщины, и закрыла лицо руками, и ткнулась доверчиво головой в бабушкино плечо. Ольге Андреевне ничего больше и не оставалось, как ласково провести сухой горячей рукой по этой внучкиной голове…