Почтенный доктор казался весьма смущенным.
— Я имел глупость принять за чудовище мое верное животное… но я все-таки удивляюсь, зачем он бегает по полям, — проговорил он наконец.
Эллен стала рассказывать доктору о ночном нападении и его последствиях. С добросовестной точностью она описала, как испуганные животные бросились из лагеря и разбежались по прерии; она вошла в такие подробности, что всякий человек менее простой и менее озабоченный своими размышлениями, чем добряк доктор, заподозрил бы, что она видела больше, чем ей следовало говорить. Не позволяя себе высказываться в точных выражениях, она сумела доказать доктору, что он принял за диких животных, не что иное, как разбежавшееся стадо Измаила. Свой рассказ она закончила энергичными сожалениями о потере, понесенной Измаилом и несколькими весьма естественными замечаниями о критическом положении семьи, лишившейся всяких средств к существованию.
Доктор слушал в немом изумлении; ни одного восклицания не сорвалось с его губ. Проницательный взор Эллен заметил только, что пока она говорила, доктор вырвал из записной книжки замечательную страницу с тщательностью, ясно доказывавшей, что сладкая иллюзия рассеялась вполне.
Когда доктор Бат основательно познакомился со всеми обстоятельствами нападения, беспокойство его направилось в другую сторону. Он оставил на хранение Измаилу различные фолианты, множество ящиков с редкими растениями и чучелами животных, и ему вдруг пришло в голову, что такие ловкие мародеры, как сиу, не упустят случая унести все его сокровища. Напрасно Эллен употребляла все усилия, чтобы успокоить его страхи — все ее красноречие было бесплодно, и они расстались: он, чтобы сейчас же своими глазами видеть, что произошло, и выйти таким образом из неуверенности, а она — тихонько и бесшумно вернуться в уединенную палатку, мимо которой так быстро пробежала несколько минут тому назад.
Глава VII
День окончательно снял завесу с бесконечного пространства прерии. Появление Обеда в такой час, а в особенности его шумные выражения страха перед предполагаемой потерей результатов изысканий, произведенных с таким трудом, разбудили семью скваттера. Измаил, его сыновья и брат его жены — человек отталкивающего вида, о котором мы уже говорили, встали. По мере того, как лучи солнца прогоняли тьму, они узнали размеры своей потери.
Измаил, крепко стиснув зубы, взглянул сначала на неподвижные повозки с тяжелой поклажей; оттуда взгляд его перенесся на группу голодных детей, окруживших мать, в мрачном взгляде которой виднелось отчаяние, потом вдруг вышел на равнину — казалось, он был не в состоянии дышать спертым воздухом лагеря. Его спутники, внимательно присматривавшиеся к выражению его озабоченного лица в надежде прочесть его намерения, в угрюмом безмолвии последовали за ним до вершины соседнего холма, откуда открывался почти бесконечный вид на равнину. Но увидели они только одинокого буйвола, щипавшего уже засохшую траву, да осла, который воспользовался свободой, чтобы хорошенько насладиться едой.
— Вот что нам оставили разбойники, — сказал Измаил, увидев это мирное животное; — они еще насмехаются над нами, отсылая самое бесполезное животное из наших стад. Почва здесь слишком тверда для посева, хорошего урожая тут не жди. А между тем, надо добывать что-нибудь для стольких голодных ртов.
— В таких местностях, как здешняя, — ружье значит более, чем кирка, — отозвался старший из сыновей, презрительно топая ногой по бесплодной почве. — Земля тут хороша только для тех, кто любит кушанья из бобов, а не маисовую похлебку. Ворона проливала бы слезы, если бы ей пришлось пролетать здесь.
— Что скажете, Траппер? — сказал отец, указывая на почти незаметный след на твердой почве, оставленный сильным ударом ноги сына. — Та ли это почва, какую должен выбирать человек, который никогда не станет надоедать должностным лицам графства, требуя у них документов на право владения?
— В низинах есть несравненно лучшие места, — спокойно ответил старик. — Для того, чтобы дойти до этой бесплодной местности, вы миновали миллионы акров, на которых человек, любящий обрабатывать землю, наверное, собрал бы столько же мер, сколько он посеял пригоршней зерна — и без особого труда. Если же вы шли ради почвы, то вы прошли на сто миль дальше, чем следовало, или же вам придется пройти еще столько же.
— Значит, в сторону того океана выбора больше? — спросил переселенец, протягивая руку по направлению к Тихому океану.