— Благодарю тебя, друг, — ответил старик на грубоватое приглашение подсесть поближе к полному котлу. — От души благодарю. Но я сегодня уже поел достаточно, а я не из тех, кто роет себе могилу зубами. Раз ты этого хочешь, я охотно посижу с вами у костра, потому что я давно не видел, как едят свой хлеб люди одного со мною цвета кожи.
— Ты, значит, давно обосновался в этих местах? — скорее отметил, чем спросил переселенец, набив рот кукурузной кашей, превосходно приготовленной его женой, отличной поварихой, несмотря на отталкивающую внешность. — Нам говорили там у нас, на востоке, что поселенцев мы почти и не встретим, и я должен сказать, молва была в общем верна, потому что, если не считать канадских торговцев по Большой реке, ты первый белый человек, какого я встречаю, пройдя добрых пятьсот миль: так оно выходит по твоему же счету.
— Хоть я и провел в этом краю несколько лет, меня едва ли можно назвать поселенцем. У меня нет постоянного жилья, и я редко провожу больше месяца кряду на одном месте.
— Охотник, что ли? — продолжал допрос переселенец и скосил глаза, как бы проверяя экипировку своего нового знакомца. — Для такого промысла ружьецо у тебя не больно хорошее.
— Оно состарилось, как и его хозяин, и ему тоже давно пора на покой, — сказал старик и посмотрел на свое ружье со странной смесью нежности и сожаления во взгляде. — И должен сказать, оно мне и не очень-то нужно. Ты ошибся, друг, назвав меня охотником. Я всего лишь траппер[6].
— Пусть ты больше траппер, по, посмею сказать, ты, значит, немного и зверобой, потому что в здешних местах эти два промысла всегда связаны один с другим..
— К стыду, сказал бы я, для человека, еще способного заниматься более благородным из двух! — возразил траппер, которого далее мы так и будем именовать по его промыслу. — Больше полувека я проскитался с ружьем по лесным дебрям, ни разу не поставив ловушки даже на птицу, что летает в небе, не то что на зверя, наделенного только нотами.
— А по мне, разница невелика, ружьем ли добывать шкуры или капканом, — ввернул угрюмый помощник вожака переселенцев. — Земля создана нам на потребу, а значит, и всякая тварь на земле.
— Ты далеко забрался, старик, а разживы у тебя как будто маловато, — перебил товарища вожак, видно желая по какой-то своей причине перевести разговор на другое. — Хоть со шкурами-то дело у тебя идет неплохо?
— Много ли мне надо? — спокойно возразил траппер. — Чего желать человеку в мои годы? Был бы сыт да одет. А деньги мне тут и вовсе почти не нужны — только чтоб от поры до поры набить порохом рог да запастись свинцом.
— Стало быть, родом ты, приятель, не здешний, — продолжал пришелец, отметив про себя, что собеседник не понял ходкого словца «разжива», которое в его краях употреблялось в значении «домашний скарб» или «имущество».
— Я родился у моря, но большую часть своей жизни провел в лесах.
Теперь все воззрились на него, как иной раз люди спешат обратить глаза на предмет общего любопытства.
Двое из юношей повторили: «У моря!» А хозяйка, обычно не слишком радушная, стала выказывать гостю некоторую, пусть неуклюжую, учтивость, как бы из уважения к его дальним странствиям. Переселенец долго молчал, что-то, видно, обдумывая, но не считая нужным приостановить работу своего жевательного аппарата; наконец он снова завел разговор:
— Слышал я, не близкий это путь — от западных рек до большого моря.
— Да, в самом деле, друг, это трудная тропа, и немало повидал я в дороге и всякого натерпелся.
— Тяжело потрудится человек, покуда пройдет такой конец.
— Семьдесят пять лет шел я этой дорогой, а не насчитать и ста миль на всем пути за Гудзоном, где бы я не отведал подстреленной своей рукою дичи… Но я расхвастался впустую. Что проку в былых свершениях, когда твой век на исходе?
— Я как-то встречал человека, который плавал по этому самому Гудзону, — негромко заметил старший из сыновей, как будто не очень доверяя собственным сведениям и полагая приличным принять неуверенный тон перед таким бывалым человеком. — По его словам выходило, что это значительная река и глубокая — по ней можно пройти на барже от верховья до устья.
— Гудзон — широкая и глубокая река и немало выросло красивых городов по его берегам, — возразил траппер, — а все же он жалкий ручей по сравнению с водами бесконечной реки!
— Если поток можно объехать вокруг, я не назову его рекой, — вмешался недобрый спутник переселенца. — Если река настоящая, человек ее не обходит, а тут же переплывает: идет на нее в лоб, а не берет в облаву, как медведя на большой охоте[7].
6
Это слово означает в Америке человека, который ловит дичь капканом. У пограничных жителей этот промысел в большом ходу. Бобра, животное слишком умное, чтобы его легко было убить, чаще добывают этим способом, чем каким-либо иным.
7
В новых землях принято, чтобы люди с большой округи — иногда со всего края — сходились вместе на охоту для истребления хищников. Они выстраиваются по кругу протяжением в несколько миль и постепенно стягивают кольцо, все перед собою убивая. На такую облаву и намекается здесь: травимый зверь мечется в кольце от стрелка к стрелку.