После смерти жены отец Павла, Семен, кроме шестерых детей, унаследовал большое единоличное хозяйство: две молочные коровы, две лошади, несколько поросят, пронырливых кур и неуклюжих уток. Кряжистый и жилистый мужчина обладал недюжинной силой, но он загрустил, оглядывая новый дом и просторное подворье, поставленные на собственной земле родной деревни Алексино ровно год назад:
- Ах, Наталья, Наталья, как же ты не убереглась, напилась, разгоряченная, молока с ледника. Что буду я делать один с детской обузой и немалым хозяйством?
Но унывать было недосуг. Земля требовала ухода, скотина - заботы, и Семен ушел с головой в работу, а Павел стал во всем помогать ему. Разговора об учебе в техникуме больше не заводил, понимая, что отцу не справиться одному, прокормить такую ораву. Юноша остался старшим из детей в доме. Сводная сестра Вера от первого брака Наталии третий год была замужем, жила отдельно.
Шел 1935 год, страна напряженно выполняла задачи, поставленные партией на вторую пятилетку. Для поддержки роста сельскохозяйственного производства повсюду развернулось вовлечение единоличников в колхозы.
Местные власти "добрались" до отца Павла и прижали к стенке так, что Семен через год сдался и отдал всю животину в колхоз. Но сам не захотел трудиться коллективно, продал дом и подался с семьей в Новгород, рассчитывая на собственные силы и плотницкий навык.
Два года семья мыкалась в бараке, жили заработком Семена, который, не найдя работы плотником, вынужден был податься на лесозаготовки. Отец Павла понял, что совершил ошибку, лишив детей дома и приусадебного участка, который позволил бы худо-бедно, а пропитаться его дарами.
Делать было нечего, и Семен пытался содержать детей на нелегкие деньги лесоруба. Павел полностью занимался домашним хозяйством, присматривал за младшими братьями и сестренкой.
Но в тридцать девятом году отец отчаялся прокормить большую семью и написал дочери Вере, просил совета, как быть. Он задумал Анну, Александра, Василия и Ивана отдать в приют.
- Пускай их государство вскормит, лучше, чем будут ходить по городу полуголодными и полураздетыми. Нет сил, смотреть, как страдают мои дети, - пожаловался он приемной дочери, когда она после его письма приехала в Новгород навестить их.
- Незачем было лететь с родных мест на чужбину, как-нибудь прокормились бы сообща. Что в колхозе заработал бы, что собрал бы с земли, и я совала бы иногда каравай-другой хлеба. А так, что? Назад вернешься, то в колхоз, пожалуй, возьмут, а жить где? У меня с мужем небольшая изба, места вам нет.
Как ни прикидывал Семен сохранить семью, а решил отдать мальчишек в детский дом.
Маленькую Нюру Вера пожалела, решительно заявив:
- К себе возьму, нянькой моим станет, прокормится с нами девчонка. И ей - хорошо, и мне зачтется на том свете!
- Я помогать стану, чем смогу, храни тебя Господь! - прослезился Семен и, взглянув на закаменевшего лицом Павла, сказал ему:
- Со мной на работу пойдешь завтра. Нечего без дела бегать, вдвоем заработаем, поди, на гостинцы ребятам!
Глава 4
Иван Максимович просился на флот в военкомате, не смотря на то, что служить там на два года больше, чем в пехоте.
Видимо, детский пароходик из досок, заботливо сооруженный кем-то во дворе, сыграл свою роль и романтичный паренек влюбился в море.
- Больно длинным уродился, будешь, как бизань-мачта торчать на палубе, - огорчили Ивана на комиссии. - Но безвыходных положений не бывает, товарищ призывник. Ты грамотный, значит, наденешь морскую форму, но в дальнобойной береговой морской артиллерии.
- Есть! - улыбнулся смышленый парень и смирился с судьбой.
Как и обещали в военкомате, Ивана Максимовича определили в морскую артиллерию и отправили в Заполярье. Почему за Полярный круг? Думается, что классовое прошлое папеньки сыграло роль, поэтому его загнали подальше с глаз, чтобы не отсвечивал в центре социалистической страны.
Полуостров Рыбачий негостеприимно встретил молодого краснофлотца Андреева ледяным пронизывающим арктическим ветром. Казарма, или по-флотски экипаж, наоборот, приятным с дороги теплом и ярким электрическим светом в полярной ночи. Морской бушлат приятно обтянул покатые плечи, полные молодецкой силы. Тельняшка выглядывала в разрезе воротника, вызывая восторг юноши. Вот, если в такой форме показаться перед девчатами в Старой Руссе, то, наверное, ни одна бы не устояла перед ним. Парень улыбнулся своему отражению в зеркале бытового кубрика.
- Что? Нравится форма? - заметил довольную усмешку в глазах Ивана сосед по койке Николай.
- Да! Пойду в увольнение, девчата шлепнутся в обморок.
- Не упадут! Не бойся!
- Почему?
- Потому что, кроме вечной мерзлоты и карликовой сосны, здесь не встретишь никого.
- А в Мурманске?
- Да, там лучше, чем здесь, куда ни глянь: доска, треска и тоска.
- Ничего, после службы наверстаю.
Вокруг полуострова хозяйничало Баренцева море. В непогоду оно остервенело кидалось на скалистые высокие берега, злые ветра насквозь продували артиллерийский дивизион на позициях, вырубленных в мерзлом грунте.
Полуостров Рыбачий - стратегический пункт Красной армии, откуда контролировался вход в Кольский, Мотовский и Печенгский заливы. Он стал непотопляемым линкором Заполярья и играл важную роль в защите города Мурманска.
Через год службы Ивана было не узнать. На голове, казалось, чудом держалась бескозырка, синий гюйс намеренно застиран до самого блеклого цвета, показывая, что не новичок, а флотские брюки с широчайшим клешем бойко "мели" скалистые тропы. Но выходить в парадной форме было некуда, и краснофлотцы "щеголяли" в гарнизоне в обычных робах: хлопчатобумажной рабочей форме и грубых башмаках с металлическими заклепками, "гавнодавами", как их называли в шутку.
И хотя Иван Максимович служил артиллеристом, считал себя моряком, потому что дивизион подчинялся командованию Северного флота. Юноша с удовольствием "сорил" морским жаргоном, а на внутренней стороне руки, между кистью и локтем, на коже красовалась его гордость, татуировка: штурвал, внутри которого на крутых волнах кренился линкольн с башенной артиллерийской установкой на носу. Три ствола дальнобойной артиллерийской пушки хищно уставились вдаль, на замысловатую надпись: Северный флот. Краснофлотцу будет, что показать друзьям, когда получит отпуск.
Глава 5
Весной 1941 года люди тихонько судачили о скорой войне. Анна Максимовна не хотела в этот раз ехать на дачу в Тайцы, где отдыхала с сыном с начала мая до поздней осени каждый год.
Она умоляла мужа, чтобы разрешил остаться в городе, но Иосиф был неприступен, как скала:
- Не выдумывай, Анна, какая война, поезжай, а я буду навещать вас каждый месяц. Анна Максимовна никогда не перечила мужу, но сейчас что-то ее пугало и подсказывало, что не нужно уезжать из дома. Истратив весь запас убеждающих слов, женщина в сердцах выпалила:
- Если из-за Марии стараешься, то я не буду мешать, если останусь дома.
Она сказала и испугалась словам, вылетевшим серым воробьем из ревнивых уст. Иосиф на секунду окаменел, переваривая упрек жены, но затем решительно махнул рукой:
- Все! Прекрати, машина ждет, поторапливайся.
На даче работы хватало, и Анна в заботах по небольшому огороду почти забыла размолвку с мужем. Она ждала, когда он приедет сюда. Женщина жаждала повиниться в нехорошем поступке. Пускай все станет на свое место.
21 июня 1941 года Анна Максимовна заметила, что народ бежит куда-то. Все кричат что-то, дети плачут.