Я подхожу к его дому. Я нажимаю кнопку звонка. Я вижу приближающийся силуэт через ситцевую шторку на двери.
— Кто там? — Спрашивает он, отодвигая шторку.
Он видит меня, и в его глазах застывает ужас. Он сразу узнает меня. Он, наверное, слышал, что всех его дружков жестоко убили. Он, наверное, догадывался, кто мог это сделать. Но он не пошел в полицию. Он не сообщил копам, что может быть следующим. Потому что тогда ему пришлось бы признаться в том, что он делал. Ему пришлось бы рассказать, почему Эрик Стоун убил этих подонков.
Он быстро задергивает шторку и спешит к телефону. Я выбиваю хлипкую дверь ногой и догоняю этого урода, когда он уже держит трубку. Я вырываю у него из рук телефон. Я достаю револьвер и бью Уоррена по его толстой роже. Он очень здоровый. Я бью его ногой в живот так же, как только что пинал входную дверь.
— Куда ты собрался звонить, тварь?! — Кричу я.
Он опускается на колени. Он не поднимает на меня глаз. Он напуган до смерти. Он знает, что я пришел убить его. Плечи его содрогаются. Я вижу, что он начинает ныть. Он шмыгает своим сопливым носом. Меня это выводит из себя. Я пинаю его в живот. Я пинаю его по ногам. Я пинаю его по почкам. Он падает и закрывается от меня руками.
— Ублюдок!
Я пинаю его по печени.
— Чертов извращенец!
Я пинаю его в живот.
— Мразь!
Я переворачиваю его ногой на спину.
Глаза у него закрыты. Он зажмуривает свои мерзкие маленькие глазки. Всхлипывает и трясется.
— Посмотри на меня!
Он мотает головой.
— Посмотри на меня, дрянь!
— Пожалуйста… — Умоляет он и открывает глаза.
— Заткнись! — Кричу. — Заткнись и поднимайся!
Он мотает головой. Я наставляю на него пистолет.
— Поднимайся, я сказал! — Повторяю сквозь зубы.
Он медленно встает. Я хватаю его за ворот рубашки, разворачиваю и прижимаю мордой к стене. Я держу его за волосы и сильно прижимаю к стене. Я прижимаю его так, чтобы ему нечем было дышать. Я прижимаю его, чтобы ему было больно. Я оттягиваю его за волосы и бью о стену головой.
— Ты помнишь, как ты это делал, ублюдок?!
Он всхлипывает. Все его тело содрогается от страха и плача. Все его здоровое толстое тело содрогается.
— Эрик, прошу тебя… — мямлит он.
Я не могу разобрать, что он говорит, потому что держу так, что его губы плотно прижаты к стене.
— Ты помнишь, как вам было весело, урод?!
Он опять пытается что-то сказать. Я оттягиваю его за волосы.
— Прошу тебя, — сквозь слезы произносит он. — Сжалься надо мной! Я раскаялся в том, что делал. Мне очень стыдно за все это…
— Стыдно?! — Меня просто бесят его слова. Меня просто разрывает от них на части. — Стыдно, мать твою?! Ты раскаялся?! Ты, грязный сукин сын, мерзкий педофил, раскаялся?!
— Да! — Рыдает он. — Я был на исповеди! Я хожу в церковь. Я каждый день молю бога, чтобы он простил меня! Эрик, мне очень стыдно за то, что я делал…
Его слова о боге и раскаянии приводят меня в ярость. Я не верю в бога. Потому что поверить в него — значит признать, что существование таких ублюдков как Дэвид Стоун, Макс Уитмен, Гарри Паркер, Виктор Фёрт и этот жалкий толстяк Уоррен Стимен, может быть оправдано. Поверить в бога — значит принять, что такие уроды могут получить прощение, что они могут иметь право на раскаяние. Нет, я не верю в бога, и слова этого грязного извращенца просто выводят меня из себя.