Я разворачиваю его и смотрю на него в упор. Я приставляю револьвер к его мерзкой заплаканной роже.
— Что ты сказал? Что ты сказал о прощении? — Говорю, сжав зубы.
— Я раскаиваюсь, — мямлит он. — Я прошу господа, чтобы он простил меня. Я знаю, что Господь любит всех нас. Он дарует прощение, если мы раскаиваемся. Я хожу на исповеди. Я молюсь каждый день… — Он шмыгает носом. — Эрик, будь милосердным! Прошу, прости меня!
— Милосердным?! — Я срываюсь на крик. — Ты говоришь мне о милосердии, ублюдок?! — Я делаю глубокий вдох. — А ты рассказал богу, что вы делали со мной?
Он кивает. Он кивает и плачет.
— Ты рассказал ему все, в подробностях?
Он кивает.
— Думаю, что нет, гад! Потому что он не смог бы это слушать!
Я бью его рукояткой пистолета. Он зажмуривает глаза и начинает что-то бормотать. Сквозь всхлипы я с трудом могу разобрать слова.
— Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что…
Это мне удается расслышать. Я просто взбешен. Грязный извращенец, педофил, мерзкий выродок смеет говорить мне о боге! Он смеет рассчитывать на прощение! Он молится каждый день! Черт возьми! Если даже бог настолько слеп и бесчувственен, что простит этого урода, я никогда не прощу его. Я никогда не прощу Уоррена Стимена!
Я делаю два шага назад и стреляю. Я выпускаю в него все шесть патронов. Все шесть попадают в него прежде, чем он падает на пол. Последний патрон я выпускаю ему в голову.
Я возвращаюсь в мотель. Меня тошнит. У меня кружится голова. Как только я оказываюсь в ванной, меня рвет. Я вспоминаю, как Уоррен Стимен целовал меня своими мерзкими губами. Я вспоминаю, как отвратительно пахло у него изо рта, и меня рвет. Я в бессилии облокачиваюсь о стену и некоторое время стою так. Потом я включаю воду. Я принимаю холодный душ. Вода стекает по волосам. Вода стекает по плечам и по рукам. Вода смывает с меня запах Уоррена Стимена и его дыхание. Вода смывает его прикосновения. Вода смывает пресный вкус штукатурки. Я выхожу из душа и падаю на кровать.
Будильник показывает, что я спал двенадцать часов. У меня снова не было кошмаров. Мне снова ничего не снилось.
2.
На следующий день я иду в церковь, куда ходил Уоррен Стимен. Это небольшая католическая церковь. Я захожу в исповедальню. Я хочу задать священнику несколько вопросов. Я хочу кое-что у него спросить. И хотя мне наплевать на его ответы, я все равно думаю, что задам вопросы.
— Как бог может простить пятерых здоровых мужиков, пятерых ублюдков, которые на протяжении полугода трахали тринадцатилетнего мальчика? — Спрашиваю я.
— Господь милостив, сын мой, — отвечает святой отец. — Нет такого греха, который бы не простил Господь кающемуся, — он делает паузу. — Если ты делал что-то плохое в прошлом, покайся в грехах своих сейчас, и Господь простит тебя. Даже если грех твой велик, бог сможет простить, если ты покаешься.
Он говорит это тихо и очень медленно. Он говорит это, и по его голосу я понимаю: он думает, что я один из этих пятерых извращенцев. Он думает, что я пришел сюда каяться.
— Вы не поняли меня, святой отец, — говорю. — Я тот мальчик, которого трахал Уоррен Стимен.
Священник замолкает. Кажется, он растерян.
— Вы исповедовали Уоррена Стимена, святой отец?
Он молчит.
— Вы исповедовали его? — Повторяю я.
— Тайна исповеди неприкосновенна, сын мой, — наконец отвечает он. — Ничто не выйдет за пределы этой церкви.
— Он рассказал вам, как изнасиловал мальчика пятнадцать лет назад, — я говорю, но это дается мне с трудом. В горле стоит ком. — И вы обещали ему прощение…
— Господь… — Пытается ответить он, но я перебиваю.
— И вы не пошли в полицию! Вы не сообщили о том, что в вашем приходе есть педофил!
— Тайна исповеди не может быть нарушена, — отвечает святой отец. — Все это остается только между Господом и человеком.
— Да пошли вы со своей тайной исповеди! — Я больше не могу сдерживать эмоции. — Вы, может быть, могли кого-то спасти! А вы не сдали его копам! Вы не заявили на него! Вы просто промолчали! — Я почти кричу. — Вы просто промолчали, хотя могли засадить его за решетку! Вы не думали, сколько детей убили своим молчанием, святой отец? Вы не думали, скольким переломали жизни своей тайной исповеди?
Священник пытается что-то сказать. Он пытается перебить меня, но я не позволяю ему вставить ни слова.
— Разве этого хочет ваш бог? Разве этому он вас учит? Разве в этом заключается милосердие? Это вы называете любовью? — Я перевожу дыхание. У меня совсем не осталось сил. — Тогда идите к черту! Идите к черту с этой вашей любовью! Идите к черту с таким богом!