» Глава 10
ГЕРМАН Очень многое этой зимой было впервые в жизни Германа. Впервые Герман сдавал сессию. Сдавал очень удачно, чем в который раз подтвердил уверенность в том, что всего он сможет достигнуть самостоятельно. Впервые Герман отдыхал на студенческих каникулах и от этого чувствовал себя взрослым человеком. Этот отдых оказался невероятно приятным, поскольку был заслуженным. И впервые Герман почувствовал непонятное чувство, которое он начал испытывать к своей жене. Он точно знал, что это не любовь и не нежность. Чувство это скорее было близко к жалости... скорее к жалостливой привязанности... Юля была беременна и на протяжении всех прошедших семи месяцев испытывала невероятные страдания. Жуткий токсикоз мучил её постоянно. Юля похудела и уже не была похожа на увальня-подростка. А глаза её, обрамлённые чернотой усталости, говорили Герману и о сожалении и о любви, а ещё глаза эти просили его о прощении. Поначалу Герман безразлично относился к состоянию жены - она хотела выйти замуж, так пусть пожинает плоды своего желания. Чуть позже Герман с неприязнью смотрел на все её мучения. И созерцание этого неприглядного он сглаживал, утешая себя только одним - теперь ему ещё долго не придётся заниматься с Юлей сексом. Поначалу жена была ему отвратительна - помимо абсолютно непривлекательного лица, Юля обладала крупным телом. Герману было противно, но он заставлял себя - в полной темноте, подключив воображение, не стесняясь и не жалея Юлю, Герман исполнял супружеский долг. К счастью, тяжёлая беременность оградила Германа от вынужденной близости. А ещё эта беременность породила в душе Германа жалость. Но вот уже и сессия позади и каникулы начались, а Юле ни на день не становилось лучше. Казалось, она отдавала последние силы ради жизни ребёнка. Ребёнка, которого Юля очень хотела, и существование которого не воспринимал Герман. С началом каникул Герман проводил с женой целые дни. Его сейчас ничто не отвлекало от дома - ни институт, ни подготовка к экзаменам - и Герман начал ощущать это непонятное чувство, похожее на жалость. Он принялся приободрять Юлю, стал читать вместе с ней книги по уходу за новорождёнными. - Герочка, я хочу мальчика, - делилась с ним Юля. - И чтобы был похожим на тебя. - Пусть уж кто родится, тому и будем рады, - улыбался ей Герман в ответ. Они размышляли, где лучше поставить детскую кроватку, а где манеж. И даже начали выбирать имя ребёнку. Юля, обрадованная вниманием мужа и увлечённая всеми этими разговора- рами, повеселела и даже стала выглядеть не столь удручающе, как прежде. Да, пусть его чувство - это нечто всего лишь похожее на жалость, но если это станет шажком к улучшению и его душевного покоя, то это не так уж и плохо... ...В самом начале февраля Юлю положили на сохранение. И Герман впервые за свою семейную жизнь остался один. Он пролежал почти весь вечер с книгой в руках, даже глаза немного утомились, но сон почему-то не приходил. Герман думал о Юле. Жена перед самым отъездом в больницу попросила у него прощения, сказала, что очень любит его, и только это сильное чувство заставило её попросить родителей предложить подобное соглашение Елизавете Григорьевне. Соглашение, которое Герману не понадобилось. Юля тревожилась за исход предстоящих родов и поэтому просила мужа простить её и не держать зла на сердце. - Юль, я полюбил тебя... правда, - успокаивал Герман жену, ей не стоило волноваться, ведь предстояло выдержать ещё два месяца столь тяжёлой беременности. - Всё будет хорошо, Юль. Не волнуйся из-за меня... Я люблю тебя... Это было первое признание в любви. Признание ложное, но такое необходимое Юле... ...Герман взглянул на часы и к удивлению своему обнаружил, что уже наступило второе февраля. - Половина второго, - Герман погасил свет и подошёл к окну. За окном его ждало ярко-синее ночное небо. - Машенька, - Гера прислонился лбом к холодному стеклу. - Машенька моя... Синее небо напоминало Герману о Маше. И он отчётливо помнил её глаза, лицо, улыбку, её блестящие тёмные волосы... он помнил её... Сорок недель прошло с того дня, как Гера с Машей были близки. А он испытывал ту же невероятную нежность всего лишь при одной мысли о Маше. Гера отчётливо помнил каждое их свидание, а уж об их последней встрече он думал каждую ночь, засыпая. В его памяти, словно наяву, вспыхивала их нежная близость, их огромная любовь. Герману казалось, что он отчётливо помнит каждую минуту, проведённую с Машей тем апрельским днём. Гера чувствовал восхищение, вспоминая изумительную, стройную фигуру Маши, её гладкую, очень нежную кожу. Он подавлял вздох, когда перед его мысленным взором представала обнажённая Маша, красота её груди, бёдер, ног и в воспоминаниях заставляла сердце Геры учащённо биться, у него перехватывало дыхание... - Машенька моя... У Германа щемило сердце при воспоминании о том, как вздрогнула Маша, когда он овладел ею. «Тебе больно?» - прошептал тогда Гера. «Ничего... - Маша поцеловала его. - Всё нормально». - Машенька... Теперь Герман был уверен, что если судьба пошлёт ему шанс на встречу с Машей, то ради своей любви он сможет оставить всех и всё и никакая жалость не поможет... Но для этого ему необходимо приобрести полную самостоятельность. И тогда... Возможно... Он снова почувствует нежность и любовь... ...Неожиданно Герман вздрогнул. Оторваться от воспоминаний и мечтаний заставила его неожиданно вспыхнувшая звезда. Во второй час второго дня февраля высоко-высоко в небе зажглась звезда. Слишком высоко... МАРИЯ Случилось то, чего Маша боялась больше всего. Схватки начались утром, а значит, рожать ей предстояло ночью. Маша долго прислушивалась к себе, надеясь, что это - вдруг возникшее недомогание. Но время шло и к двенадцати часам дня стало ясно, что начались роды. - Мам, - на глазах Маши показались слёзы. - Я боюсь, мам... Маша заплакала. А Антонину Аркадьевну охватила паника - дочь почему-то очень боялась рожать ночью, всегда делилась с ней своими опасениями и вот... - Машенька, но ведь в этом нет ничего страшного, - Антонина Аркадьевна обняла и поцеловала Машу. - Не бойся... - А вдруг все уснут! - слёзы текли по лицу Маши, и в глазах её был виден неподдельный ужас. - Что я буду делать там одна?! - Доченька, ну что ты говоришь, - Антонина Аркадьевна гладила Машу по тёмным, блестящим волосам. - Доктора на дежурстве не спят! С тобой будет наша замечательная доктор, детский врач и две акушерки! Даже не думай, что ты останешься одна! - Правда? - всхлипнула Маша. - Машенька, а кроме того, возле тебя неотлучно будет находиться сиделка, - напомнила мама. - Это гарантировано договором. Антонина Аркадьевна ни секунды не сомневалась, что рожать дочь будет в платном отделении. - Да?.. А я не помню... Но, а вдруг всё же?.. - Никто спать не будет. Антонина Аркадьевна вздохнула и улыбнулась. Маше необходимо было успокоиться, ведь ей предстояло нелёгкое испытание. - Мам, а может всё же это ещё не схватки? - Может, - мать подмигнула Маше. - Может ещё всё рассосётся? Маша засмеялась. И растёрла слёзы по щекам. - Мам, я очень хочу кушать... Маша сейчас была больше ребёнком, чем женщиной, которой предстояли роды. И Антонина Аркадьевна старалась всячески поддержать в дочери эту непосредственность, приободрить перед ожидающими её нелёгкими часами... ...Жуткая боль началась в девять часов вечера. И ничто не могло спасти Машу от этой боли: ни постоянное присутствие медиков, ни дыхательные упражнения, ни массаж, ни даже болеутоляющие уколы. Волнение и страх завладели Машей настолько, что она никак не могла сосредоточиться и успокоиться. И лишь устав от слёз, Маша смогла подавить волнение и заставила себя терпеть боль. Боль. Чтобы Маше не говорили, она была уверена, что не забудет эту боль никогда. Такой кошмар незабываем! Финальный аккорд торжества боли пришёлся на половину второго ночи. Доктора и акушеры подбадривали Машу, стремясь сосредоточить её внимание и призывая чётко следовать всем их рекомендациям. - Маш, не нужно тужиться не в схватку, а тем более изо всех сил! - Не напрягайся так, поспокойнее! Маша устала настолько, что не могла даже кивнуть. - Не теряй зря силы! А то и сама порвёшься, и девочке будет трудно выйти! - И сосудики могут лопнуть, пожалей и её и себя! ...Маша скользнула взглядом по часам - два... В два часа