— Кто смотреть будет? — крикнул он. — Бросается, как дурак, под самое колесо. Очки завести надо!
Вокруг собралась толпа. Я увидел, что портфель открылся. Верхний край продуктовых карточек был ясно виден. Я нагнулся, чтобы поднять портфель. Но меня опередил какой-то мальчишка. Он неловко взял портфель. Карточки могли выпасть каждую минуту. Я подбежал, выхватил у него портфель и защелкнул замочек. Велосипед был цел. Велосипедист выругался вполголоса.
— Решили покончить с собой — так ищите восьмицилиндровую машину, а не такую дрянь, как моя вертушка. Какой…
По противоположному тротуару приближался полицейский, увидевший скопление народа. У меня душа ушла в пятки.
— Не ругайтесь, — быстро сказал я, — по той стороне идет полицейский, он сейчас же составит протокол.
Велосипедист бросил озабоченный взгляд на ту сторону, сел на велосипед и нажал на педаль.
Я, крепко держа под мышкой портфель, зашагал по тротуару в противоположном направлении. Толпа разошлась. Ева стояла у витрины. Она видела всю сцену.
Когда я приблизился, она снова пошла вперед, пока мы не свернули на безлюдную улочку. Здесь было несколько недавно разбомбленных домов, и где-то здесь же находилась еврейская больница. Фрау Хеншке жила рядом, в старом доходном доме. Ева вошла в дом, я тоже.
В подъезде она дождалась меня. Своими ясными серыми глазами она оглядела лестницу. Непрошеных свидетелей не было. Я передал ей портфель. Она кивнула. Минутку подождала, серьезно на меня посмотрела и тихо сказала:
— С тобой все удается, Дан…
Потом она поднялась по лестнице и позвонила. Я подождал еще немного, через стеклянную дверь подъезда я следил за улицей. Ничего подозрительного не было видно. Я пошел на ближайшую остановку автобуса и уехал.
Дорогой я все еще видел ее перед собой, видел, как она идет впереди по улице, тоненькая, изящная, прямая, с медными волосами, вспыхивающими на солнце. И когда она оглядывалась, у нее были глаза заботливой сестры. Это был извечный взгляд безымянного товарищества, взгляд, внушавший мужество.
Ей нравилось подтрунивать над своими чувствами. Если кто ее хвалил, как я это сделал накануне, она могла вздернуть верхнюю губку и сказать:
— Э, брось, какая я певица, я просто певичка.
— Нет, ты настоящая певица.
— Чепуха, певица поет серьезные вещи, арии и все такое. А я просто так, мурлыкаю, что придется.
— Ты очень хорошо поешь, Ева.
— О боже, боже!.. Нет, ты это брось.
Бывал в ней и какой-то наигрыш, но это только подчеркивало ее иронию и бесстрашие. Ее нельзя было обмануть. Фальш раздражала ее. Тогда она с насмешливым видом возводила очи к небу и вздыхала: «О боже, боже». Особенно выводил ее из себя своей манерой говорить Пауль.
Когда в тот же вечер мы собрались перед началом концерта в артистической, Ева отозвала меня в сторону и сказала:
— У меня неудача. Я не смогла отдать портфель.
— Ах черт! Почему?
— Фрау Хеншке нет дома. Она лежит в больнице. У нее воспаление легких.
— И никто не может нам помочь?
— Никто.
— А если отдать портфель просто в контору больницы?
— Они подумают что это штучки полиции, провокация.
— Но карточки надо раздать, ведь люди пропадают.
— Есть одна возможность, — сказала Ева.
— Какая?
— Профессор.
Какой профессор?
— Один еврей, ученый, ему мы могли бы отдать портфель.
— Ты знаешь, где он живет?
— Да. Он со звездой. Каждое утро он ходит о Вальдштрассе в Государственную библиотеку. Когда он выйдет из библиотеки, мы пойдем за ним до его подъезда и там отдадим ему портфель.
Наутро мы стояли в большом вестибюле Государственной библиотеки. Мимо нас сновали студенты, солдаты, ученые, они оставляли в гардеробе пальто и портфели, подымались по широкой лестнице и, пройдя контроль, расходились по читальным залам. В этот час тут было очень оживленно. Наконец мы увидели его — старого, усталого еврея, проделавшего двухчасовой путь пешком. Он носил желтую звезду, однако ему, семидесятипятилетнему известному ученому, была оказана особая милость: он мог пользоваться книгами из Государственной библиотеки. Он взял три книги, которые выписал накануне, в изнеможении опустился на один из стоявших тут кожаных диванчиков и начал читать. Но это продолжалось недолго: к нему подошел дежурный, работающий на выдаче, и предупредил, пожалуй, даже довольно миролюбиво: