Из-за стойки раздался голос хозяина:
— Не болтай зря, Эдуард… Любит пускаться в рассуждения с посетителями, старый болтун…
Эдуард замер на месте, точно вор, спрятавшийся за портьерой. Глубокие складки пожизненного горя врезались в углы губ, опустив их еще ниже. Я увидел сероватый нос пуговкой, мутные от пивного тумана глаза на опустошенном кабацком лице с выражением наигранной беспечности, без искры юмора, я увидел официанта Эдуарда, измотанного увеселительной индустрией.
Я допил рюмку. Мне стало теплее от крепкой настойки. Когда я поднял глаза, ко мне приближался круглолицый адвокат М., широкоплечий, холеный, барственный. Массивные очки поблескивали на свету.
Он подошел ко мне:
— Алло, мастер Кольхаас! Вы что, меня дожидаетесь? Уселся за мой столик и разводит меланхолию… Хотите пойти ко мне? Лавочка закрыта, все разбежались — уик-энд. Эдуард, пильзенского.
И он, пыхтя, грузной, но подвижной громадой опустился на стул возле моего столика.
— Нет, я шел не к вам. Это чистый случай…
— Тем лучше. Скажите, вы в шахматы играете?
— Да.
Он отпил пива и закурил бразильскую сигару.
— Превосходно. Мой партнер запаздывает. Если не возражаете…
— Договорились.
Только теперь я заметил трех мужчин, сидевших в задней комнате за шахматной доской.
— Эдуард, доску!
Эдуард принес доску. Мы расставили фигуры. Вдруг М. перегнулся через столик и, пристально глядя на меня, спросил фамильярно-ворчливым тоном:
— Выкладывайте… что еще стряслось?
— Ничего не стряслось.
— Бросьте увиливать и прятаться в кусты. Я вас слушаю, любезный друг!
Если бы не тон мужской дружелюбной фамильярности, которою он словно похлопал по плечу мой упавший дух, я бы ни за что не сказал ни слова.
А тут я выложил ему все про Еву. Рассказ вышел отнюдь не плавный, я то и дело запинался. В конце концов он узнал обо всем, вплоть до ночи, проведенной у старой щуки. Когда я замолчал, он снял очки и задумчиво уставился на шахматные фигуры. Я видел смену выражений на его миниатюрной физиономии.
— Разумеется, она права, — проронил он наконец. Именно этого я и ждал. Он, не спеша попыхивая сигарой и прищурив близко поставленные глазки, продолжал:
— Вы малость рехнулись, мой друг. В мире не существует абсолютного равновесия между виной и возмездием. Неискупленной вины всегда порядочный излишек. А возмездие всегда бывает куцым. Вина куда хитрее и умеет ловко прятаться, а у возмездия ноги коротки и кругозор узок. Если на каждую вину да вдруг нашлось бы возмездие, то наш общественный строй попросту бы рухнул. Фактически каждый человек хоть раз в жизни бывает виновным. Кому из нас не случалось о чем-то умолчать, что-то утаить? А лжем мы все понемногу. Ложь стала хлебом насущным. Каждый человек сплетает себе мягонькую прокладочку из лжи, чтобы грубые толчки жизни были менее чувствительны. Так и надо… Так и надо… Кстати, пленительные девицы с ясным челом лгут искуснее всех и при этом еще содрогаются с видом оскорбленной невинности.
Он провел рукой по столу.
— Итак, не будем говорить о вине, хотя бы она достигла размеров Голиафа. Поговорим о возмездии. Это как раз ваш случай.
Он играл белыми и сделал ход е2 — е4.
Я фианкетировал слона.
Он быстро и ловко парировал мой удар.
— Если с возмездием дело обстоит так плохо, надо до тех пор изменять мир, пока не будет достигнуто равновесие, — сказал я.
— Вы сами знаете, что при словах «изменять, улучшать мир» у почтенных обывателей глаза на лоб лезут.
— Глупость не довод.
— Ну нет, глупость — довод, и даже сокрушительный, если ею охвачены массы.
Некоторое время мы молча переставляли фигуры. Он захватил инициативу и нажимал на королевский фланг. Я отбивался.
Внезапно он остановился и посмотрел на меня.
— Тише, тише, дружок, побольше выдержки. Прежде чем сделать этот ход, вы обдумали все варианты?
— Конечно, нет.
— Не способны?
— Нет. Даже гроссмейстеры не в состоянии учесть все возможности.