В газетах на все лады кричат, что Станцию финансируют в первую очередь в надежде использовать потом искусственную силу тяжести для повседневных нужд. То и дело появляются «концепции специалистов», живописующие, как абстрактные научные станции скользят в мощных или ничтожно слабых гравитационных полях, а внутри космических лабораторий неизменно остается нормальная сила тяжести, создаваемая отнюдь не вращением станций, а как-то иначе. В лучшем случае, это дело далекого будущего, в худшем – заведомый вздор и очковтирательство. Ах как ладненько все в этих «концепциях»! А когда выяснится, что красивые прожекты неосуществимы, и «специалисты» сядут в лужу, то-то над ними посмеются.
До сих пор исследователи не научились генерировать даже точечное устойчивое поле тяготения. О том же, чтобы создать в атмосфере Юпитера пространственно ограниченное, мобильное гравитационное поле, нет и речи.
Вздор вздором, но сейчас Ларри был бы несказанно рад, будь на Станции такое искусственное поле тяготения вместо до смерти надоевших тапочек на липучках. Тяготение в четыре процента от земного – вообще какое-то недоразумение, сочетание худших свойств невесомости и силы тяжести при полном отсутствии всех их достоинств. В невесомости нельзя упасть, при достаточной силе тяжести можно твердо стоять на ногах. Здесь все наоборот.
Ларри чувствовал себя совершенно измотанным. Он вспомнил, что уже полчетвертого утра, и вдруг отчетливо, с какой-то пугающей ясностью понял, что дом где-то в миллиардах километров. Перед мысленным взором возник непрошеный образ улицы в родном городке Скрэнтоне, штат Пенсильвания. И одолела хандра.
Он был счастлив, когда с головой уходил в работу, но как только отыскивалось решение, игра заканчивалась. Как с задачками по математике в школе. Еще в начальных классах математика стала его особой любовью, а потом в средней школе, в колледже и аспирантуре Ларри с жадностью штудировал ее разделы, один за другим. Сначала он решал трудные задачи и вычислял функции для забавы, любопытство сменялось интересом, интерес – пониманием и торжеством. Но потом задачи стали повторяться, типовые упражнения теперь утомляли – он уже заранее знал ответ. Скучное, пустое занятие. Все равно что снова и снова перечитывать один и тот же детектив, когда конец уже известен.
Пока одноклассники Ларри корпели над вариантами одной и той же задачи, оттачивая навык, он, оставив их плестись сзади, с бешеной скоростью расправлялся со вторым, третьим, сотым уравнением. И снова чувствовал опустошение.
Лишь когда преподаватель наконец переходил к следующему типу задач, Ларри испытывал краткий прилив вдохновения, хотя заранее знал его ненадежность.
Аспирантура, где он занялся физикой высоких энергий, принесла ему неведомую прежде свободу от шаблонов, здесь каждая проблема была «новой – и не только для него, а для всех. Раньше все ответы были известны, стоило лишь заглянуть в конец учебника, теперь стало по-другому. Но все-таки, как только Ларри разделывался с очередной головоломкой, приходило неизбежное разочарование.
Ларри не был склонен к самоанализу и даже такую очевидную закономерность своего характера воспринял как открытие. Перед отправкой на Плутон все кандидаты проходили долгую психиатрическую проверку – начальство хотело убедиться, что командируемый не свихнется. Так или иначе, но и самые неспособные, подобно Ларри, к самоанализу, учились наблюдать за работой собственного мозга. На Станции пристально следили за душевным здоровьем сотрудников.
На Плутоне малейшая слабость, микроскопический разрыв в броне, заслоняющей человека от холода и тьмы, приводил к тому, что здоровые мужчины и женщины медленно сползали в леденящую пустоту безумия.
Здоровая психика испытывалась здесь на прочность гнетущим чувством изолированности: словно тебя заманили и заперли в клетке со ста двадцатью другими смятенными душами, а сбежать нельзя. Некуда.
Сам вид планеты способствовал мрачному расположению духа, но это было не самое плохое. Хуже всего было знать, что путь домой закрыт на многие месяцы или даже годы, и это превращало жизнь в настоящий кошмар.
Правда, каждые полгода с Земли прибывал грузовой корабль. Но когда он уходил, оторванность переживалась еще тяжелее. На Плутоне была всего одна ракета, способная достичь Внутренней системы. При необходимости «Ненья» могла бы взять на борт весь персонал Станции, но перелет домой был бы изнурительно долгим и занял бы многие месяцы. Другой вариант: корабль мчится на полной скорости и достигает Земли через шестнадцать суток, но в этом случае на его борту могло находиться не более пяти человек – остальные же до его возвращения остались бы брошенными на произвол судьбы. До сих пор это была страховка, которой никто ни разу не воспользовался. Так что «Ненья», олицетворяя дорогу домой и вселяя уверенность, что возвращение на Землю возможно, имела лишь психологическую ценность.