Но движение привлекает мое внимание. В напряжении я поворачиваюсь, осматривая крышу соседнего здания. Я тихонько поднимаю винтовку, направляя ее на тень. Мой пульс замедляется, когда я дышу. Но довольно скоро я вижу, что никакой угрозы нет, просто пластиковый пакет, крутящийся на ночном ветру.
Возможно, я сейчас слежу за ней. Но я тоже наблюдаю за ней. Мои планы измеНейлись в ту ночь, когда я попытался взять ее. Когда я понял, кто она такая, мой мир рухнул. Когда я понял, в какой опасности она находится, моя решимость окрепла.
Я хочу ее. Я жажду ее. Моя похоть и желание к ней вечны и непреодолимы. Но потребность защитить ту, кто когда-то защищала меня, стала еще сильнее, достаточно сильной, чтобы удержать меня от того, чтобы снова взять ее. По крайней мере, пока. Нет, пока я не пойму всей опасности и угрозы.
В ту ночь ее могла ранить, шальная пуля, да что угодно. Я могу говорить себе, что именно поэтому наблюдаю за ней, но это не совсем правда. Вот почему я слежу за ней. Да, я наблюдаю за ней, чтобы защитить ее. Но я также наблюдаю за ней, потому что она стала моей навязчивой идеей.
Медленно Нина в пижаме и халате подходит к стеклянной балконной двери. Открывая дверь, она выходит во внутренний дворик. Она все еще держит пистолет, и я ухмыляюсь.
Умная девочка.
Она крепче закутывает себя в халат, когда поднимается ветер. Ее длинные темные волосы развеваются на ветру, и она поднимает руку, чтобы медленно убрать их с лица.
Десять лет назад она спасла меня от смерти. Теперь моя очередь защищать ее.
Она поворачивается, чтобы вернуться в дом, и запирает за собой дверь, затем проверяет ее. Я думаю «хорошая девочка». Она выскальзывает из халата и вешает его на дверь ванной. Босиком она идет к кровати, стягивая на ходу пижамные штаны и отбрасывает их.
Я издаю стон, когда мой взгляд скользит по ней, футболка и трусики, выглядящие как чертово лакомство, которой я хочу проглотить целиком. Она забирается под одеяло и выключает свет. Я переключаюсь на ночное видение, устраиваясь на ночную вахту на крыше напротив нее.
— Скоро, малышка, — ворчу я себе под нос.
Скоро я возьму тебя с собой. Я тебя заберу. Я сделаю тебя своей.
Глава 4
Нина
Москва, тринадцать лет назад:
Входная дверь захлопывается. Я вздрагиваю, и застываю. Может быть, в этот момент по-Павловски, хлопнувшая дверь означает, что он пьян. Пьяный, значит, злой. Злой означает, что мне будет больно.
Но когда я больше ничего не слышу— ни того, как он кричит на Диму, мою приемную мать, ни того, что открывается новая бутылка алкоголя, — я выдыхаю. Может быть, сегодня мне повезет. Может быть, это одна из тех редких ночей, когда он приходит домой пьяный и разъяренный и просто вырубается на полу.
Тишина продолжается, и я снова опускаюсь на жесткий потертый матрас. У Богдана и Димы есть пособие, чтобы заботиться обо мне— я знаю, что это часть того, как работает система приемных семей, потому что я читала об этом в статье в школе. Но либо деньги не приходят в эту квартиру, либо Богдан пропивает их до того, как их можно использовать на дурацкие вещи вроде еды, дырявой одежды или простыней.
Но когда я думаю о школе, мои губы складываются в улыбку. Мне нравится школа. Я знаю, что другие дети боятся ее или пропускают ее ежедневно. Но мне нравится возбуждение от того, что я каждый день узнаю что-то новое. Но это ничто больше, это вздох облегчения. Глоток свежего воздуха, убежище от этого ада.
К тому же я умная. На самом деле я очень умная. Два года назад один из моих учителей назвал меня “одаренной” и повысил на пару классов. Мне десять лет, но я только начала учиться в восьмом классе.
Школа-это то место, где я только что узнал о павловских реакциях. Русский ученый Иван Павлов исследовал так называемые условные и рефлекторные действия. Он видел, что собак можно научить реагировать на сигнал, ожидая угощения.
В каком-то смысле я и есть эти собаки. Вот только в моем мире все извращено. Когда я слышу или вижу сигнал, я знаю, что будет дальше. И это не лакомство.
Сейчас Богдан почти наверняка спит на диване или на полу. Я начинаю закрывать глаза. Но вдруг громовые шаги раздаются в коридоре. Мое сердце колотится, и я натягиваю тонкую простыню на лицо, как будто это может скрыть меня — как будто я малыш, который думает, что не видеть означает, что тебя не видят.