Там, устроившись на шконке, застланной чистым бельем, Рома-Завхоз включал телевизор. Находил детскую передачу и замирал, созерцая невинные детские лица, а после чего начинал мастурбировать.
Надзиратели изредка поколачивали извращенца.
Но вскоре покровители стукача запретили применять к нему физические меры воздействия. Уж слишком ценным агентом был Роман Овсеенко.
— Рома, что молчишь? — с ехидцей спросил Жиган, стоя у шконки.
Толстяк натужно сопел. Его шея постепенно наливалась кровью. В минуты опасности Рома-Завхоз терял свой артистический дар, лихорадочно соображая, как вести себя дальше. Клиент, которого поручили раскрутить на откровенный разговор, оказался ушлым парнем и быстро раскусил Рому-Завхоза.
«… или решил проверить на вшивость. Видать, стреляный воробей, если с ходу наехал. Ну, ничего. Вертухаи за стеной. Если что — прикроют», — размышлял взопревший толстяк.
Медленно повернувшись, Рома-Завхоз уставился на Жигана. На широком лице у толстяка застыла фальшивая улыбка.
— Ты чего, паря, возбухаешь? — тихо спросил стукач.
Где-то за стеной раздались шаги. Это надзиратель совершал традиционный обход. Дождавшись, когда стихнут шаги, Жиган продолжил:
— Крысу за что накололи? Ты отвечай. Не юли.
Толстяк сел, свесив ноги на пол, и оказался напротив сокамерника. Жигану пришлось отступить на шаг, чтобы не касаться выпирающего живота негодяя с позорной наколкой на груди.
— Глазастый, — губы Ромы-Завхоза растянулись в ухмылке.
— Дурку не лепи. Отвечай на предъяву, — продолжал напирать Жиган.
— Что? Не впервой тюремную пайку хавать?
— Тебя это не касается.
Золотое правило в местах лишения свободы — держать рот на замке. Каждое слово, истолкованное следователем и по-своему оцененное судом, может обернуться непоправимой бедой и дополнительными годами срока. Жиган это хорошо усвоил. Каждый, кто лез с откровенными разговорами, мог оказаться либо полным дураком, либо подлецом, для которого людские судьбы лишь разменная монета в торговле со следствием или тюремной администрацией.
Толстяк, упакованный в спортивный костюм «Адидас», на дурака не похож. Уж слишком сметливый у него взгляд.
— Ты, фраерок, козырного из себя не строй. На дешевую блатату меня не возьмешь. Не хочешь базарить, не надо, — стукач попытался спустить ситуацию на тормозах.
Но Жиган знал еще одно непреложное правило: за решеткой вопросы не должны оставаться без ответов. В камере обостряется интуиция. Он на все сто уверен, что толстяка к нему подселили не случайно. От тайного соглядатая, призванного следить за каждым его вздохом, движением, словом, произнесенным во сне, надо избавляться. Кроме того, Жиган физически не переносил предателей.
Он понимал, что стукачи порой добывают бесценную информацию, помогают раскрывать тяжкое преступление. За решетку отправляются насильники, маньяки, патологические убийцы и прочая мразь.
Но ведь сам он не принадлежит к подобного рода выродкам.
Упорство Ромы только подстегнуло Жигана. Его пальцы впились в куртку сокамерника. Рома-Завхоз струсил.
— Значит, стройматериалы, говоришь… — негромко произнес Жиган.
— Пусти, фраерок. Не нарывайся, — прошипел Рома.
— Угрожаешь, крыса?
— За наезд не по делу можно по-крупному схлопотать.
— А я не размениваюсь на мелочи, — расхохотался Жиган.
Этот смех подействовал на толстяка, как удар хлыста. Он неожиданно вскочил. Упершись обеими руками в грудь сокамерника, оттолкнул его от себя. На секунду потеряв равновесие, Жиган отлетел на середину камеры.
— Надзиратель… — подлетевший к двери Рома-Завхоз барабанил по железной обшивке.
Жиган стоял посредине камеры, ожидая, что через секунду сюда влетят вертухаи. Того же ждал и осведомитель.
Но вертухаи не появлялись.
— Вертухаи долбаные! Сюда… Скорее… — заходился в животном вопле толстяк.
Коридор словно вымер. За металлической дверью царила глухая тишина. Она была обманчивой. Надзиратели отчетливо слышали каждое слово Ромы-Завхоза, стоя в закутке возле щита с кнопкой тревоги.
Молодой надсмотрщик, только начинавший свой трудовой путь в местах заключения, поинтересовался у старшего товарища:
— Слышь, Иванович, надо бы проверить, что за бодяга в шестой камере.
Прапорщик, с посеребренными сединой виска-ми, одернул подавшегося вперед молодого:
— Стой. Торопливость нужна только при поносе и ловле блох.
— Так, кажись, там мочилово начинается, — неуверенно произнес молодой.