Потому что деньги любят тишину. Вот я их так тихохонько и тратил. На одном тульском заводике я заказал полсотни лемехов, по три рубля за штуку. На другом — столько же отвалов, по рублю. Но даже если эти конкуренты друг с другом информацией бы поделились, то сделанный ими совместно плуг никто бы, будучи в здравом рассудке, покупать и тем более юзать не стал. Потому что землю пахать этим плугом невозможно в принципе. Ну, пока к нему предплужник не привинтить, которые для меня делались в совсем другой мастерской. Ну а то, что с винтами было очень грустно, меня не остановило, я все эти железки друг с другом просто склепал. Да, хреново и да, ненадежно — но уж десять-то дней они хоть как-то продержатся, а там хоть трава не расти. То есть трава-то расти, а плуги я или сам починю, или новые куплю…
Недостающих же мужиков с бабами я просто взял в аренду, причем по-настоящему в аренду. Жила неподалеку помещица Сорокина, имеющая почему-то именно сорок дворов. И баба была очень хозяйственная, у нее только «под хлебами» было чуть больше четырехсот десятин. Но случился у нее прошлой осенью «отрицательный прирост» поголовья тягловой скотины: конюшня большая сгорела и почти все лошадки… проявили негативную тенденцию выживания. Ну я с ней и договорился: сколько ее мужиков у меня десять дней отработают, столько уже моих лошадей десять дней ее поля пахать будут.
Наталия Филипповна Сорокина мне нравилась больше всех из тех помещиков, с кем я успел познакомиться. Она жила одна, овдовев в процессе Бородинской битвы, а две ее выживших дочери давно вышли замуж и уехали. Но скучать ей было некогда: за хозяйством следила. И особенно мне нравилось то, что за крестьянами она тоже «ухаживала»: у нее мужики и бабы барщину отрабатывали по шесть дней в неделю. У прочих всех — по три дня, а у нее — по шесть, и поэтому лишь в ее поместье крестьяне выглядели сытыми и ухоженными. Потому что у прочих помещиков крестьяне три дня в неделю работали на свой прокорм — а в Тульской губернии простой мужик прокормить себя с семьей возможности не имел. Сорокина же четко выполняла закон, по которому в число обязанностей включался и прокорм своих крестьян в тяжелую годину, а так как сейчас любая година была тяжелой…
Мужикам для дополнительного прокорма оставались лишь огороды, хотя и за тем, что, как и когда они там сажают, Сорокина следила. А все злаки выращивались исключительно на «барских» полях, обрабатываемых «по науке» — ну, как нынешняя наука рекомендовала, и урожаи у нее постоянно выходили почти вдвое большие, чем у соседей. В том числе и потому, что лошадки у нее были отборные, мужики с их помощью пахали куда как лучше — но вот то, что все лошадки у нее обитали в одной большой конюшне, в конце концов и вышло ей боком: в деревне «мужицких» лошадей осталось после пожара лишь две штуки. Понятно, что в ее амбарах зерна еще на год прокорма всей деревни хранилось, но если можно такой хорошей тетке помочь (с большой выгодой и для себя), то почему бы и не сделать доброе дело?
В общем, первого мая у меня пахота закончилась вместе с посевной, «мои» мужики под руководством Акима, Авдея и Матрёны с Алёной (которых я еще в прошлом году лично обучил) пошли сажать картошку, а бабы приступили к постройке жилья.
Когда фундаменты уже стоят, с такой работенкой и бабы справятся. Потому что бревна ворочать не надо… то есть иногда надо, но на ворочанье бревен каждый день две пары мужиков освобождались от «полевых работ». А все остальное… печки — они к зиме нужны, а переставлять опалубку, засыпать в нее землю и потом долбить ее колотушками, да что там — даже известь жечь дело для сытой бабы нетрудное. А у меня все бабы (как и мужики, и дети конечно) были исключительно сытыми. Без особых разносолов — но уж картохи от пуза или тыквенной каши каждому доставалось. А в качестве «источника белка» в обязательном порядке суп гороховый. С копченостями: в последнюю поездку в Тулу я купил двух свиней (они по рублю сейчас стоили), и их по очереди забили. Ну а чтобы мясо быстро не испортилось — прокоптили как следует. То есть это я знал «как следует»: жизнь в одном помещении с реконструктором многому интересному учит.
Короче говоря, «избы» я велел строить землебитные, и бабы с этим справлялись достаточно неплохо. А дети — времена нычне не те, чтобы детки простаивали — они лепили из глины черепицу. И к середине лета Павловка превратилась в очень неплохую такую деревеньку, я бы даже сказал, почти швейцарского вида.
Но это всё крестьяне без меня делали, а я тем временем потихоньку ваял вторую маслодавку и развлекался с Матрёниной матерью. Оказалось, что Авдотья в процессе скрашивания серых будней отставного поручика обучилась французскому, причем теперь уже довольно прилично на языке бывшего противника лопотала. Потому что ее языку обучал настоящий француз, служивший в то далекое время «воспитателем» у сыновей соседа. Потихоньку вражеский язык и я освоил — а заодно узнал, почему Александр Григорьевич почти не просыхает: пить он начал с горя, после того как все три сына его погибли в войну…