Что, впрочем, мало повлияло на демографию: к конце сорокового года там жило уже больше ста тысяч белых людей, из которых меньше десяти тысяч родным языком считали английский (и это не считая примерно такого же числа индейцев). Ну а я ни Николаю, ни Егору Францевичу об «исчезновении» столь большого числа «государственных крестьян» говорить не стал. Да и говорить-то было не о чем: убыло около пятидесяти тысяч, а прибыло (и не померло при родах) чуть меньше миллиона.
Тут было мексиканцы решили, что уж теперь-то можно будет и вернуть утраченные территории — но «умерла — так умерла». Бюджет Техаса, конечно, похудел аж на двадцать миллионов полновесных долларов, зато территория приросла бывшим мексиканским штатом Нуэво Мексико. Двадцать миллионов — это, вообще-то, овердофига: все население США на эти деньги почти месяц кормить можно. А всех русских «государственных крестьян» — вообще месяца три, если не полгода. Однако деньги-то есть нельзя, так что кровью и потом заработанное на постройке железных дорог в Европе я отдал мексиканцам со спокойной совестью. А мужики — они сами себя прокормят. Если я научу их, как это сделать…
Подозреваю, что у кого-то (не будем показывать пальцем, но фамилия этого кого-то была Канкрин) родилась идея передать мне в управление казенных крестьян в значительной степени от того, что я сам казенных денег не воровал и другим не давал. Да и Александр Христофорович помощь в покупке крестьян решил оказать потому что твердо знал: я с подрядчиками не работаю потому как все они воруют. Я даже слышал (в далеком прошлом будущем), что Николай говорил сыну, что в России не воруют только двое — сам император и его сын. Но если он это и говорил, то все же ошибался.
Ещё у меня в деревнях не воровали, и даже в деревенских магазинах у меня не воровали. Вообще не воровали. Потому что Игнатьев, отправляя очередную группу продавцов по рабочим местам, их выстраивал и популярно объяснял:
— Читать, писать и считать вас научили, и работе обучили не очень тяжелой. Но работа хоть и не тяжелая, однако весьма для Державы нашей важная. И для Никиты Алексеевича тоже важная, а потому ежели кто решит, что ему платы за эту работу не хватает и возжелает нечестным путем свой карман пополнить, то тех будут наказывать. Строго наказывать. Сначала плетьми на площади выпорют так, что кожа с жопы слезет, а потом, как Никита Алексеевич велел, и его, и семью, ежели такая у вора образуется, мы голыми в Африку пустим. Африка, я читал, далеко, там один песок и черные люди-арапы и нехристи, так что ворам туда и дорога, поскольку вор — он уже сам нехристь, честных христиан обворовывает, и не место ему и семье его в христианской державе. Все поняли? Вопросы есть?
Самое смешное заключалось в том, что формально пороть своих крестьян я право имел. То есть смешно не это было, а то, что после этих слов Петра Петровича обязательно кто-нибудь, да спрашивал:
— А если вольный кто воровать будет?
И Петр Петрович всегда, усмехнувшись, отвечал:
— А тогда с вором поступят по закону. Никита Алексеевич, или любой, им назначенный на сбережение имущества, имеет возможность и даже обязанность имущество сие охранять, а при защите имущества, ежели злоумышленник помрет от полученных во время защиты этого имущества ран, то таковая защита признается полностью законной. То есть вольного вора просто пристрелят, и всех делов. А из его уже собственности возместят нанесенные убытки — то есть все, что вор ранее нажил, заберут и семью его по миру пустят. Еще вопросы есть?
Обычно на этом инструктаж и заканчивался… То есть всегда заканчивался, но инструктируемые полученной информацией с окружающими, в смысле с родней и приятелями, бурно делились — и на территории всех моих поместий воровство вообще прекратилось. Любое воровство. В России, допустим, конокрадов никогда особо не любили, но если раньше конокрад в случае поимки имел серьезные шансы отделаться переломанными ребрами, то после «инструктажа» Игнатьева их просто убивали. Потому что почти в каждой деревне появилась «внутренняя охрана». С «пищалями» — так мужики прозвали выданные им капсюльные дробовики-двустволки. Очень полезные в деле охраны насаждаемых лесов от незаконных порубок — если из них солью крупной стрелять. Но ведь пищаль можно было и картечью зарядить — ну не будут же каждую пищаль проверять…
В общем, воровать в моих поместьях перестали, а потенциальные конокрады целыми таборами очень быстро перемещались поближе к просвещенной Европе. Что, между прочим, очень способствовало развитию многочисленных конных заводов, многие их которых несли серьезные убытки из-за краж скотины, и которым стало теперь выгодно разводить действительно племенных лошадей. Странное «наследие» наполеоновского нашествия (то есть многочисленные тяжеловозы, привезенные уходящими из той же Франции русскими офицерами) быстро концентрировалось на таких заводах и перестало усиленно разбавляться слабосильными крестьянскими саврасками. Была в этом и определенная отрицательная сторона, ведь корма такой скотине требовалось все же в разы больше, чем савраскам — но тут уже вступала в работу «передовая техника». В виде плугов, сеялок, жаток (все же трактора — это были штучные изделия, выпускаемые больше для морального удовольствия). А передовой технике помогала и «большая химия».