— Но ты меня напугала. Я причинил тебе боль? После тренировок с мистером Матсу я иногда не осознаю собственной силы.
— Питер, всё это пустяки. Просто этот несчастный воротничок настолько жёсткий, что оцарапал меня.
— Дай посмотреть. — Он встал сзади и расстегнул воротничок — один крошечный крючок за другим, — а затем снял его с шеи. — Да, проклятая штуковина поцарапала тебя. Кровь идёт!
Харриет подошла к зеркалу на каминной доске. На небольшой царапине на шее виднелись крохотные капельки крови.
— Пустяки, — сказала она. — Поцелуй меня ещё раз.
Но Питер стоял посреди комнаты с воротником в правой руке и хмурился.
— Прости, я на минутку, — сказал он и подошёл к телефону. Она услышала через открытую дверь, как он попросил сэра Джеймса Лаббока.
— Джеймс, кое-что случилось…
Вошёл Мередит.
— Не считает ли миледи, что пора задёрнуть занавески?
— Да, спасибо, Мередит.
— Нет, — говорил в это время Питер, — очень крошечные поверхностные метки. Очень локализованы. Их не могли замаскировать ушибы? Да, конечно, вы всё осмотрели тщательно, но… да, я понял. Ясно. Спасибо.
Питер положил трубку и рассеянно посмотрел на Харриет.
— На шее Розамунды Харвелл не было таких отметок, какие есть сейчас на твоей шее, — сказал он. — Харриет, ты можешь придумать хоть какою-нибудь причину, почему кто-либо мог бы надеть воротничок на женщину, уже мёртвую?
— Чтобы закрыть следы удушения?
— Лицо было так же изуродовано, как и шея, — сказал он, — а лицо оставалось открыто.
— Не знаю, дай подумать. Кто-то мог просто одеть её — она, возможно, была раздетой, когда её убили, а убийца потом одел её?
— Это труднее сделать, чем сказать. Надевание одежды на абсолютно инертное тело — это ещё та задачка. И зачем? Почему убийца это сделал?
— Не знаю почему. Но это объяснило бы ошибку с воротничком.
— Ошибка? Почему ты называешь это ошибкой?
— Ну, я была немного сбита с толку, когда услышала, что он был на ней. Думаю, как и Манго. У Розамунды был прекрасный вкус. И никто, хоть немного понимающий в одежде, не носил бы белого воротничка с белым платьем. Вся идея этой вещи состоит в том, чтобы смягчить эффект от чёрного платья.
— То есть, её одели после того, как она умерла, — печально сказал Питер. — О, Харриет, как я ненавижу это дело!
— Не знаю, что и сказать, дорогой. Мне очень не хочется видеть тебя несчастным, но…
— Но тебе не хочется и чтобы я вышел из дела и отправился на рыбалку, из-за того, как я отреагировал на подобное предложение в прошлый раз?
— Нет, потому что я хочу увидеть эту глупую женщину отмщённой!
— Как бы ни была глупа женщина, ты на её стороне?
— В каком конфликте, Питер? Разве мужчины и женщины находятся в состоянии войны?
— Мы нет, — сказал он. — По крайней мере, мы нет.
— В самом деле, нет. Я просто имею в виду, что хочу видеть слабого защищённым от сильного, а глупость — это форма слабости.
— Потенциально смертельная форма, — сказал он. — Нет ничто более слабого, чем труп убитого, а этот труп не носил воротничка, когда его убивали, но носил, когда тело нашли.
— Таким образом, она была убита раздетой?
— Похоже не то. А это предполагает преступление на сексуальной почве.
— Ты что, удивлён? С учётом того, какой она была и что мы знаем о ней, такая вероятность всегда существовала, разве нет?
— Похоже на преступление на почве страсти. Но если рассуждать логически, мужчина может воспылать гневом, ревностью и желанием так же легко при виде полностью одетой женщины, как и обнажённой в постели. Первое даже легче.
— Понимаю, что ты имеешь в виду, но сексуальное преступление предполагает участие незнакомца.
— Незнакомца, который не оставляет ни следов, ни отпечатков пальцев.
— Тогда мужа или любовника. И действие на том уровне, когда люди не контролируют себя. Когда достаточно трудно понять даже собственного партнёра, не говоря о чужом.
— Уровень, на котором человек не способен понять даже себя, — сказал он.
— Как тогда, когда мне потребовались годы, чтобы обнаружить, что мне нужен ты?
— Это была моя ошибка. Всё это павлинье распускание хвоста и манёвры. Я переусердствовал, пытался завоевать тебя, сломив твоё сопротивление. Каждая попытка, которую я предпринимал, затрудняла для тебя принятие меня, потому что принятие означало капитуляцию. Всё, что я могу сказать в собственную защиту, — это то, что, в конечном счёте, я понял, что не смогу завоевать твой свободный дух таким способом. И никогда за всю свою богатую жизнь не мог я играть в такие игры там, где был замешан секс. Там всё решали сердце и ум.
— Дорогой мой, — сказала она, протягивая руку, — давай не разделять вожделение плоти от сердца и ума. И вожделение — это просто радость, ты не знал? Это просто англосаксонский синоним для радости.
— В самом деле? — спросил он, беря её руку. — Способность проникновения в суть утрачена при нормандском завоевании, с которым глубоко были связаны мои предки.
— Сегодня, милорд, вы, кажется, стремитесь взять на себя вину за всё. Именно поэтому ты выглядишь таким несчастным?
— Наверное, да, Харриет. Кто прикасается к смоле, тот очернится. [211] Есть игра, в которую играют мужчины и женщины. Это не наша игра, и, таким образом, наше знание о ней случайно и едва ли исчерпывающе. Женщина демонстрирует нежелание. Респектабельность целомудренна, или ей просто не нравится этот человек; мужчину распаляет это сопротивление, и он штурмует цитадель. Возможно, ей даже нравится быть завоёванной; возможно, она снисходит к нему из жалости, любви или милосердия, и должна быть вознаграждена. Это опасная игра — она пачкает любовь властью.
— И она легко может зайти слишком далеко?
— Очень легко.
— Помнишь, когда ты купил мне ошейник на случай, если меня попытаются задушить в Оксфорде? Ты показал мне две точки надавливания на шее…
— Да. Человек очень хрупок в определённых местах.
— И его можно задушить почти случайно?
— Он может умереть в руках, которые собирались его лишь пересилить. Или в руках кого-то, кто вошёл в раж от демонстрации собственной силы. Той силы, которую отвратительно называют мужественной.
— Но это не было бы убийством. Не подходит под твоё определение намерения.
— Да. И если Глория Таллэнт окажется целой и невредимой, самое большее, на что может надеяться обвинение в деле Розамунды Харвелл, это непредумышленное убийство. Если же она окажется мёртвой, совсем другое дело.
— Не может существовать никакой связи.
— Что возвращает нас к несчастному совпадению. Боюсь, связь существует. Но в настоящий момент скажи мне со своей женской интуицией, кто, муж или любовник, скорее использовал бы чрезмерную силу?
Харриет задумалась. Она подошла к окну и невидящим взглядом уставилась на улицу.
— Мне кажется, что это скорее был бы Харвелл, — сказала она. — У него в крови доминирование. Клод, независимо от того, что я могла бы сказать о нём, как о поэте, кажется довольно дефективным в том, что ты только что назвал мужественностью.
— В этом вся дьявольщина. Мы опять идём по кругу. Снова. Насколько дело касается подтверждения, кажется, что Харвелл говорит правду, а Эймери лжёт. Впору подозревать сговор между этой парочкой.
— Нет, — возразила Харриет. — Пока она была жива, их соперничество абсолютно не допускало ничего подобного, а как только она оказалась мертва, кто бы ни убил её, станет главным предметом ненависти для другого.
— Думаю, ты права. Придётся походить по кругу ещё немного.
— Ну, прежде, чем ты к этому приступишь, как насчёт небольшого кусочка добровольной англосаксонской радости? Вот я стою и без воротничка…
— Это как раз для меня. Никогда не мог штурмовать цитадель, как бы плохо она не была защищена. Единственное, что меня соблазняет, — это широко открытые ворота и трубы, призывающие войти.
— Ты один такой из всех мужчин?
211
Кто прикасается к смоле, тот очернится, и кто входит в общение с гордым, сделается подобным ему.
(Книга Премудрости Иисуса, сына Сирахова 13:1).