— Ради всего святого, почему?
— Пойдём и спокойно всё обсудим в «Георгии и драконе» через улицу? Встретимся там, когда ты изложишь Эймери всё, что собирался.
— Действительно жаль беднягу, — сказал Чарльз, потягивая свою пинту. — Наверное, она была совершенно невыносимой женщиной.
— Оправдываешь убийство, Чарльз? Я не верю своим ушам!
— Ну, задушить её — это, конечно чересчур, — сказал Чарльз тоном человека, делающего уступку. — И я всё ещё не уверен, что мы вышли из чащи, Уимзи, даже если, как я полагаю, мы найдём в том засоре обрывки бумаги и хлопья краски. Он будет всё отрицать, а присяжным вся картина покажется совершенно нелепой.
— Сколько времени, по твоему, всё заняло? — спросил Уимзи, размышляя. — Он должен был пронести тело в спальню и положить его на кровать. Он должен был снять и уничтожить маску.
— Ты подразумеваешь, что мы должны проверить все перемещения и времена в течение утра так же, как раньше ночи?
— Я ожидаю, что ты обнаружишь, что имеется по крайней мере час, ушедший неизвестно куда, прежде чем он позвонил в полицию. Я так понимаю, его звонок зарегистрирован?
— Конечно. Но присяжные легко поверят, что он провёл время, рыдая и воздевая руки к небу.
— Нет, — сказал Питер. — Они не будут думать, что он пролил хоть одну слезу по своей жене, хотя я уверен, что он это сделал, потому что они повесят его за убийство Фиби Сагден. Я буду единственным человеком в Англии среди мужчин или женщин, кто верит, что его горе по Розамунде искреннее.
— Тогда ты знаешь что-то, чего не знаю я, Уимзи. Насколько я знаю, нет никакой связи между этими двумя преступлениями кроме случайного совпадения: дом убитой девушки был в Хэмптоне. Не повторяй мне снова, что тебе не нравятся совпадения — мне они тоже не нравятся, но…
— Но я действительно говорил тебе об этом, Чарльз. Ты просто не следил.
— О чём?
— История мистера Порсены. Он говорит, что Фиби, то есть Глория, ездила в родной Хэмптон, чтобы привести какую-то одежду.
— Ну и?
— Ну, она могла увидеть там Харвелла в какой-то момент вечером. Когда он говорит, что бродил по лондонским улицам, а мы думаем, что он убивал свою жену. Вот такой пустячок, Чарльз, достаточный, чтобы потерять жизнь. Она видела его — они встретились, идя по переулку, или… да, вот именно, когда он подъехал, чтобы развернуть автомобиль перед воротами соседей, было почти одиннадцать вечера, а девушка как раз уходила со своей одеждой, возвращалась из паба или что-то в этом роде.
— Но знала ли она Харвелла в лицо? Он не часто бывал в Хэмптоне, и она не жила дома.
— Фактически я уверен, что она знала Харвелла. Харриет видела её с ним однажды за ланчем в Ритце.
— Таким образом, она могла разбить его алиби, или, вернее, всю его историю.
— И она довольно быстро это поняла. Она читала «Ежедневный Вопль» и подобные издания.
— Она могла прийти в полицию и рассказать нам.
— Но эта мадам была очень умной. Намного выгоднее было пойти к Харвеллу и немного его пошантажировать.
— Если она шантажировала его, то мы сможем найти деньги. Деньги оставляют следы такие же чёткие, как отпечатки пальцев, но сохраняются дольше.
— Дело не в деньгах. Нечто намного более желанное, нечто, о чём страстно мечтаешь, сгораешь от вожделения, терзаешься от зависти.
— И не деньги?
— Слава, Чарльз. Роли. Она была посредственной актрисой, но жаждала больших ролей. Не только для себя, но и для дружка. Она видела себя и своих друзей, играющих все роли в постановках Харвелла ныне и присно и во веки веков. Он послал её в вечность более коротким маршрутом.
— Она утонула. Вскрытие не обнаружило признаков ран. Она, возможно, упала с моста. Это мог быть любой мост в Лондоне.
— Мог. Но не считаешь ли ты, что пора взглянуть на театр Крэнбоурн?
— Я могу получить ордер, если желаешь, и обыскать место.
— Я подумал, что мог бы организовать небольшую провокацию. Я знаю, что ты не можешь баловаться чёрной магией, но я могу. Думаю, Харвелл — существо импульсивное.
— Импульсивное? И ты говоришь так после всей этой тщательно продуманной постановки с маской?
— Он как шахматист, который совершает глупые ошибки, но затем очень хорошо восстанавливает положение. Человек, который не может перенести проигрыш, кто считает, что имеет право одержать победу, кто думает, что законы Божеские и человеческие не относятся к нему. Я прекрасно понимаю, Чарльз, что возможность убедительно связать его с телом, плавающим свободно в Темзе, не слишком велика. Нам требуется его же помощь: мы должны заставить его испытать такое потрясение, чтобы он сказал какую-нибудь глупость. Смотри, вот что я имею в виду…
19
Театр Крэнбоурн был построен в 1780 году и частично сохранил изящество и славу века барокко. Его ложи и ярусы плавно огибают партер, его арка авансцены насыщена буйной смесью бронзовых барельефов, а потолок украшен розовеющими облаками и фигурками летающих ангелов. Здание было построено как оперный театр и в дни Гайдна и Моцарта выполняло свою роль; в наши дни, слишком маленькое для этой цели, со слишком небольшой оркестровой ямой и отсутствием места для громоздких декораций, оно стало просто одним из многих лондонских драматических театров, хотя всё ещё остаётся самым изящным.
Уимзи появился на служебном входе и назвался историком архитектуры. Он был бы очень обязан, если бы кто-нибудь провёл его по помещению. Особенно его сейчас интересует каркас здания.
Швейцар очень сожалел, но в театре шла репетиция, и не могло быть и речи о проходе на сцену или в зрительный зал.
— Посторонние на репетиции действуют им на нервы, — пояснил он. — У этих людей искусства ужасные нервы, сэр, вы просто не поверите.
Уимзи принял ситуацию, но, как оказалось, его интересовала часть здания, примыкающая к фундаменту.
— Забавно, что вы это говорите, сэр. Вы бы удивились, расскажи я вам, что у нас там внизу. Я бы сам провёл вас, но не могу оставить дверь без присмотра.
Уимзи выразил желание сам найти дорогу, следуя простым указаниям.
— На ваш собственный риск, сэр. Пожалуйста, смотрите под ноги и ступайте осторожно.
Уимзи искренне пообещал. Как будто эта мысль только что пришла ему в голову, он оставил на стойке свою визитную карточку.
— Если кто-либо из администрации находится в здании… — сказал он.
Затем, невидимый со сцены, он прокрался по задним рядам партера. Режиссёр сидел в переднем ряду и кричал на актёров. Уимзи выскользнул через дверь запасного выхода и, вместо того, чтобы отодвинуть засов и выйти на улицу, прошёл через зелёную дверь без надписи за кулисы. В тот же момент здание повернулось к нему своей изнанкой. Здесь не было великолепной позолоты фойе и зала, а всё было покрашено тусклой и выцветшей зелёной краской, которая к тому же местами облупилась от старости. На полу коридора лежал древний истоптанный линолеум. Уимзи миновал крыло с декорациями и реквизитом, бросил взгляд сбоку на актрису в пароксизмах эмоций, которая выбросила руки вперёд, а голову откинула назад с криком: «Долг! Что такое долг по сравнению с любовью?»
— О, ради Бога, Сьюзи, вложи сюда хоть какое-то чувство! — заорал режиссёр.
Позади сцены оказалось мрачное пространство, напоминающее пещеру и заполненное стойками, верёвками, катушками электрического провода, прожекторами и грудами неиспользованного оборудования. Две молодые актрисы безмятежно сидели на скамье и курили. Увидев Уимзи, они молниеносно убрали сигареты — было, очевидно, что курить среди всех этих легко воспламеняющихся вещей запрещено, — но он махнул им рукой и быстро выскользнул через дверь в дальнем углу. За дверью было совершенно темно. Уимзи достал из кармана фонарик и с его помощью обнаружил выключатель. Перед ним оказалась кирпичная стена, но справа вниз вёл лестничный пролёт. Поперёк него висела цепь и табличка, гласящая: «Только для уполномоченных лиц». Уимзи снял цепь и спустился. Его встретил сырой, неприятный запах — запах холодных камней и влажной древесины, как в сельской церкви зимой.