— Только не говорите, — сказал Питер, — что делаете все лица зелёными и изображаете грудь треугольниками. Или эта мода уже прошла?
— Ну, Уимзи, — удивился Драммонд-Тейбер, — не хочешь ли ты сказать, что, не знаком с работами Шаппареля?
— Признаюсь. Открыто. Бесстыдно. Я не был в городе с прошлого марта. Будьте со мной откровенны, месье, и скажите, что вы действительно рисуете.
— С удовольствием. Я рисую женщин. Иногда мужчин, но обычно женщин. Я хотел бы нарисовать вашу жену.
— Вот как? Ну и ну!
— Она не красива, — продолжал Шаппарель с потрясающей откровенностью. — Сегодня вечером здесь присутствуют по крайней мере две другие леди, которые на обложке ежедневной газеты выглядели бы лучше. Но она… рисовабельна. Это не одно и тоже. У неё есть характер. У неё есть кости.
— О Господи! — воскликнул маркиз Граммидж.
— Она заинтересовала меня. Вы позволите ей позировать мне?
— Смотрите, дядя, — заметил Сент-Джордж с внезапной и неожиданной злостью. — Его девиз: «Где рисую, там и сплю».
— Сент-Джордж! — с ужасом воскликнул герцог.
— Сон, — сказал Питер, — вполне безобидное занятие, хотя и относится к бездействию.
— Вот дьяволёнок! — заметил живописец. — Однако ваш племянник взялся не за тот конец палки. Меня не интересует, кого любит моя натурщица и любит ли кого-нибудь вообще. Своего мужа, чужого мужа, меня на худой конец. Предпочитаю, чтобы это был не я. Это позволяет избежать осложнений и менее утомительно.
— Я благодарен вам, — ответил Питер, — за очень откровенное и мужественное заявление, которое расчищает почву для дальнейшего разговора. Итак, ваше предложение состоит в том, что моя жена должна обеспечить кости, вы обеспечиваете краски, в то время как я прилагаю все усилия — надеюсь, что понимаю эту часть правильно, — чтобы обеспечить эмоциональный подъём.
— А я, кроме того, — добавил Шаппарель, — предоставляю гения, о чём вы, кажется, забыли.
— Это, конечно, важный момент. Вы действительно умеете рисовать?
— Я очень хороший художник, — просто сказал Шаппарель. — Если вы зайдёте ко мне в студию в любой день, я покажу вам.
— Это доставит мне громадное удовольствие.
— О да, — согласился Шаппарель, — вам понравится, я в этом уверен. Смогу я затем сказать вашей жене, что вы разрешаете мне её рисовать?
— Не уверен, что это правильная формулировка. Вам потребуется именно её согласие. Но я готов сочувственно топтаться на заднем плане и предоставить вам мою моральную поддержку.
Шаппарель встретил насмешливый взгляд с преувеличенным смирением:
— С вашей поддержкой я рассчитываю на успех.
Лорд Кроппингфорд, смутно чувствуя, что все ведут себя бестактно, кроме него, вновь наполнил бокал.
— Питер, — сказал герцог, — когда мужчины встали, чтобы воссоединиться с дамами, — теперь, когда ты здесь, я хотел бы с тобой поговорить. Вы не возражаете продолжить без нас, Граммидж? Мы не надолго. Джеральд, попроси свою мать нас извинить.
Он подождал, пока дверь закрылась, а затем сказал:
— Послушай, сколько денег ты дал Джеральду?
— Ни пенса, — ответил Питер с прохладцей. — Всё же пошло Тюк Холдсворт, не так ли?
Герцог слегка покраснел.
— Бесполезно защищать мальчика. Я заставил его признаться, что ты оплачивал его долги и помог вытащить из когтей какой-то женщины.
— Что бы я ему не давал, это подарок. Я не верю в целебность жёрнова на шее мальчика. А то, другое, дело стоило мне лишь письма от моего поверенного. Лучше бы ты его не пытал. Если, конечно, он сам тебе не рассказал.
— Он мне ничего не говорит. Он пойдёт к кому угодно, только не к родителям. Но будь я проклят, если позволю ему присасываться к тебе. Я подписал чек, и надеюсь, ты окажешь мне любезность и возьмёшь его. Я заставил его назвать мне сумму, хотя, похоже, он врёт.
— Нет, — сказал Питер, принимая чек. — Всё точно. Но слушай, старина, почему ты не можешь давать ему действительно подобающее пособие? Ему ничего и не остается, как пускаться во все тяжкие, когда его держат на таком коротком поводке.
— Он не умеет обращаться с деньгами.
— Если он не научится сейчас, то не научится никогда. В конце концов, он знает, что, рано или поздно, деньги перейдут к нему. И если ты не можешь доверять ему сейчас, что будет с землёй, когда тебя не станет?
— Бог знает, — уныло сказал герцог. — Ему на всё наплевать. На уме только девочки и быстрые автомобили. Теперь он говорит, что хочет летать. Я этого не потерплю и так ему и сказал. Должно же у него быть хоть какое-то чувство ответственности. Если с ним что-нибудь случится… — Он замолчал и поиграл донышком бокала, а затем сказал почти сердито: — Полагаю, ты понимаешь, что являешься следующим.
— Отлично понимаю, — сказал Питер. — Уверяю, что у меня нет никакого желания видеть, как Джерри ломает шею. Усадьбы не входят в круг моих интересов и никогда не входили.
— Но всё-таки ты управляешь своей лондонской собственностью вполне прилично.
— Да, но это — Лондон. Мне больше нравится иметь дело со зданиями и людьми. Но свинья и плуг… нет.
— Ладно, — сказал герцог, — но я всё-таки рад, что ты женат.
Глаза Питера сузились.
— Я женился не для того, чтобы основать династию.
— А я для того, — сказал герцог. Он встал и быстро подошёл к камину. — Не вини Хелен. Я столько времени валял дурака, что она от меня просто устала. Но мне жаль, что Уинифред не родилась мальчиком.
— Если рассматривать этот вопрос логически, — сказал его брат, — каждый мужчина либо производитель, либо нет. Но наше поколение не то ни сё. Ты хочешь, чтобы я обеспечил тебе подстраховку на всякий пожарный случай. Хорошо. Викторианец просто приказал бы жене исполнить свой долг. Но сейчас молодые люди просто отказываются признавать, что в этом вопросе существует хоть какие-то обязательства.
— Но я прошу тебя, Флим.
— Знаю, — сказал Питер, тронутый несмотря ни на что, услышав своё школьное прозвище. — И я понимаю твои аргументы. Но решение не в моих руках, и я не хочу, чтобы оно было в моих. Если у моей жены будут дети, то они будут для её радости, и не в качестве юридического документа, обеспечивающего безопасную передачу собственности.
— Ты обсуждал этот вопрос с Харриет?
— Она когда-то сама упоминала об этом.
Лицо герцога выразило живейшее любопытство:
— Ты имеешь в виду, что она категорически против?
— Нет. Ничего подобного. Но послушай, Денвер, я не хочу, чтобы ты говорил с ней об этом. Это было бы ужасно несправедливо по отношению к нам обоим.
— Я не собираюсь вмешиваться, — торопливо заявил герцог.
— Тогда какого дьявола ты вмешиваешься?
— Это не так. Я только спросил. Не нужно так кипятиться. — Он пожалел, что Питер оказался настолько проворен и на корню загубил его идею поговорить с Харриет и спросить её в лоб. Современная умная женщина, конечно, не должна иметь ничего против, и её поведение на обеде дало ему основание надеяться на лучшее. Но его брат, как всегда, полон странного, непостижимого упрямства. Однако, если бы дело было по какой-либо причине абсолютно невозможно, то Питер так бы и сказал. Герцог рискнул:
— Харриет одержала полную победу над Кроппингфордом. Он поведал мне, что она чертовски хорошая женщина.
— И не сказал никаких глупостей про неё! Я очень обязан Кроппингфорду.
— Ну, я считаю, что ты поступил абсолютно правильно, — сказал герцог. — Удачи вам.
— Спасибо, старина.
Герцог надеялся, что будет сказано что-то ещё, но обычно болтливый язык Питера сегодня находился в крепкой узде. Странное дело, думал герцог. Независимость. Молчание. Оговорки. Современный брак. Есть ли в нём хоть какое-то взаимное доверие? Скользкое дело, и никак его не ухватишь. По лестнице он пошёл первым, но на площадке остановился и с некоторым вызовом произнёс:
— Я посадил дубы в Булиер-Холлоу.
Дубы! Питер твёрдо выдержал взгляд брата и сказал без всяких эмоций: