— Рада, что угодила. Представь, я сама вращала вертел, сама солила мясо, перчила его, поливала вином.
— Какая искусная кулинарка!
— В Йерихо я держала харчевню, и посетители чревоугодники неизменно хвалили мою стряпню.
— Держала харчевню? Ты деловая женщина, Рахав!
— Пожалуй. Так говорят обо мне. Ты, кажется, сказал, что я очень многим обязана твоему вниманию. Пустяковый повод мы обсудили. Давай-ка, обратимся к главному, Ахан.
— Согласен. Солдат не станет хитрить, ходить вокруг да около, а выложит все напрямую. Рахав, я восхищен твой красотой, я полюбил тебя с первого взгляда и я хочу на тебе жениться. Вот главное!
— Спасибо, милый Ахан, — ответила потеплевшим голосом Рахав и робко погладила его по щеке своею тонкой рукой, — нет ничего в мире ценнее прямодушия! Когда ж случился тот первый взгляд, что внушил тебе страсть?
— Ты со своим семейством шла по камням обвалившейся городской стены. Я увидел тебя, твои глаза встретились с моими — не помнишь разве?
— Кажется, припоминаю: меня обжигал горячим взором молодой удалец-воин. С мечом, щитом, в шлеме. Озабоченная, я не запомнила его лица. Значит, это ты разглядывал меня?
— Да, то был я! И с той минуты сердце мое принадлежит тебе!
— О, я так тронута! — воскликнула Рахав и снова, но уже смелее, погладила Ахана по щеке, — но что ты знаешь обо мне? Ведь я язычница, а ты иудей. Разве можем мы соединить наши судьбы?
— Я слышал, ты готова принять иудейскую веру!
— Возможно, так и случится. Однако не пришло еще время решения. Пока не отвечу тебе ни согласием, ни отказом.
— Расскажи, Рахав, как случилось, что уцелел твой клан?
— Двое ваших соглядатаев разведывали Йерихо. Поначалу они явились в мою харчевню, надеясь услышать что-нибудь важное от трапезничающих болтунов. Я сразу распознала, кто они такие, эта парочка. Сама накрывала им на стол и приносила еду.
— Как звали тех двоих? Может, я с ними знаком!
— Имен не спрашивала, а они мне не представились. Разведчики чинно сидели за столом, смаковали приготовленные мною блюда и прислушивались к разговорам вокруг. В это время постучались в дверь моего заведения царские ищейки и, остановившись на пороге, строго так заявили мне, дескать, ходят слухи, будто могут появиться у меня двое иудеев, которые разнюхивают наши военные тайны. Как придут шпионы в харчевню, я обязана буду донести о них властям, а не то сама окажусь в тюрьме.
— Испугалась, Рахав?
— Я не робкого десятка. Ответила сыщикам, что никого чужих у меня не было и нет, а слухи врут. Те ушли несолоно хлебавши. Я же поспешила к двум иудеям, отвела их во внутреннюю комнату подальше от праздных ушей, сообщила им, какая угроза над ними нависла, и научила, где и как прятаться.
— Ты спасла двух наших, Рахав!
— Верно, спасла. Разведчики благодарно признали это и говорят, мол, давай дадим друг другу зарок. Ты обещаешь не доносить на нас, пока мы прячемся и обследуем Йерихо. А мы поклянемся, что ежели сдержишь слово, то наши воины не тронут твой клан, сиречь сохранят жизнь отцу с матерью, братьям, сестрам, их семьям, и имущество у них не отберут.
— Честный уговор. Вот только как в горячке боя узнать, где ваши?
— Всем родичам полагалось собраться в моем жилище и не высовываться наружу, а чтобы солдаты опознали, который дом мой, я должна была выпустить из окна красный шнурок.
— Ловко придумано! И весь твой клан жив?
— То-то и горе, что не весь! Жена и дети брата — Накман его имя — погибли.
— Не верю, что иудеи не исполнили клятву до конца!
— Клятву они исполнили, да только наши сами виноваты. Когда горел город, любопытная не в меру жена Накмана вышла на улицу поглядеть на пламя и детей с собой прихватила. Вот и поплатились жизнью ослушники.
— А брат жив?
— Накман жив. Горюет сильно. Возненавидел иудеев за убиение семьи и мечтает о мести. Он очень богат, да теперь ума не приложит, как богатство свое употребить. Сочувствую я брату. И золото его зря пропадает.
— Теперь, Рахав, как узнал твою историю, еще сильнее страсть моя возгорелась! Жить не могу без тебя. Ты должна стать моей!
— Напоминаю тебе, юноша, я язычница и пока не решилась твоего Бога принять. Как же ты женишься на мне? Командиров и товарищей позабудешь, веру свою из памяти сотрешь?