— Ну что случилось, сироты казанские? — Подчиненных Сергей Иванович нашел в замерзшем виде у входа в бар и попытался криво ухмыльнуться. — А что это вас любовь к Родине не греет?
— Умный ты, Ломоносов, просто светильник разума. — Верка Котяра даже не попыталась улыбнуться в ответ и прикусила пухлую, ярко накрашенную губу. — Крученого замочили, а еще Андрея Давыдыча, Зяму — ну, словом, всех, кто хавал с ним вместе. Мэтра с халдеем загасили заодно — они рядом тусовались, на подхвате.
Была Верка дамой авторитетной — в свое время путанила, на зоне ходила в коблах, а главное, переспала со всей охраной в заведении, так что в достоверности информации сомневаться не приходилось. В животе Сергея Ивановича опять проснулся тяжелый ком, и он скривился:
— А кто?
— Да трое тяжеловесных с «калашами». Завалились в кабак, дернули стволы и ну давай шмалять. Все залегли сразу, цирики наши обосрались, а те выкатились, в тачку — и ходу. — Котяра присмолила туберкулезную палочку «Морэ» и повела роскошным бедром. — Лоханка совсем задубела — тачка у тебя далеко, Ломоносов?
— Доплюнуть можно. — Сергей Иванович махнул рукой, но остальных подчиненных в машину не взял. — Не мякните, один хрен, надолго скачки не прикроют, — сказал он им на прощание.
— Вероятно, грядет смена власти. — Верка юркнула в еще не остывший салон и глубоко затянулась. — Ну и тоска! Вмазаться, что ли?
— Поедем ко мне, оборвем струну. — Сергею Ивановичу внезапно стало на все наплевать: вот так живешь, упираешься рогом, а потом вдруг придут трое с «калашами», и все, хана, ничего не надо. — Поехали, отвечаю беляшкой.
Больше всего в жизни Котяра любила трахаться под кокаином — не важно с кем, был бы кокс, и она положила водителю на коленку руку:
— Заметано.
Ломоносов тронулся, «Самара» взревела и на крыльях любви полетела по ночному городу.
В то время как Верка извивалась в кокаиновых оргазмах, на другом конце города кое-кто тоже двигался весьма интенсивно. «На танцполе игры доброй воли». Затянутая в резиновые полосатые джинсики, Катя Дегтярева ритмично выплясывала под громкий стон, что ныне песней зовется. При этом она загадочно улыбалась домогавшемуся ее молодцу и косилась в сторону Лоскуткова, который пользовался у женской половины веселящихся успехом небывалым. С партнером Кате повезло — он был уже изрядно навеселе, с проколотым, несколько картофелеобразным носом, а на его оранжевой футболке светилась надпись: «Дядя Терминатора». Да и сама Дегтярева была нынче девушкой хоть куда — выкрашенные синей глиной волосы, ярко-зеленые брови и роскошная роза татуировки-однодневки в глубоком вырезе на груди.
Сверху из бара на корячившуюся толпу мрачно взирал Плещеев и, изображая перебравшего мэна, неторопливо тянул отвратительно теплый коктейль под названием «Ариадна». Окружающее ему не нравилось — публика была сплошь на кочерге, на полу валялись обертки от презервативов, а в воздухе шмонило палеными вениками — кто-то баловался марихуаной.
Дискотека «Алабама» была заведением средней руки. В самом центре танцпола стояла клетка, где исходили потом едва одетые затейницы, музыка доставала до мозгов, а бывал здесь элемент разный — молодой, голубой, особо ничем не занятый и по большей части деклассированный. Правда, «быков», пьяных до безобразия, и людей, одетых в стиле «шаверма-фасон» — кепка, «адидас» и кожаная куртка, — в заведение не пускали. Зато существам женского пола и всевозможным фрикам, то бишь по-иноземному уродам — с персингом губ и шевелюрами, вымазанными суриком, — до полуночи горел в «Алабаме» зеленый свет.
Между тем веселье уже было в самом разгаре. В лучах светотехнической «ботвы» людское море на танцполе стало выходить из берегов, и охранники из фэйс-контроля начали выпускать всех желающих на улицу — проветриться. Взамен билетов им на запястье ставили печати, и этим не замедлили воспользоваться любители веселья на халяву. Кто как мог. Одни рисовали печати фломастерами, другие переводили их при помощи вареного яйца, — прав был классик, не оскудевает талантами Россия.
«Господи, что же они кладут туда?» С отвращением вкусив «Ариадны», Плещеев склонился к спрятанному на груди микрофону:
— Это Первый. Начали.
— Тормози. — Катя Дегтярева вдруг споткнулась и, не удержавшись на ногах, обхватила Дядю Терминатора за шею. — Сдохла. Схожу с пробега.
При этом она крепко прижалась к нему всеми, какие были, округлостями и незаметно кивнула Багдадскому Вору — будь готов, начинаем.
— Не гони, лапа, мы еще знаешь как с тобой оттопыримся! — В мутных глазах Терминаторова родственника заблестел живой интерес, и он положил руки спутнице ниже талии. — Сейчас заправим тебя.
От него несло чем-то прогорклым, мокрая футболка воняла потом, и Кате вдруг бешено захотелось разворотить ухажеру пах, но она, конечно, сдержалась. Не в первый раз.
— Вот он, рванули. — Ее потащили к выходу, и уже около туалетов Дядя Терминатора ухватил за рукав прикинутого в кожу шибзика. — Лешик, «фенечки» подгони — девочку угостить.
— Юбилярша, сразу видно. — Тот оценивающе посмотрел Кате куда-то выше коленок и задумчиво наклонил шишковатую, коротко стриженную башку. — Сейчас узнаю, осталось ли, — сегодня все двигают как бешеные.
Не замечая скрытно-внимательного взгляда Багдадского Вора, он с важным видом обошел танцпол и, вернувшись, сунул руку в карман.
— Повезло тебе, маленькая. Случайно осталось — «малинка». Смесь «фенечки», ЛСД и кокса, райское наслаждение, всю ночь подмахивать будешь. Бабки гони. — В обмен на зелень он вытащил багровую пилюлю и, усмехнувшись, посмотрел на киборгову родню: — Счастливо покувыркаться.
Шибзик повернулся и, ненавязчиво опекаемый Багдадским Вором, исчез в толпе, а Дядя Терминатора подмигнул Кате:
— Глотай, не вафля. Жалеть не будешь.
Был он весь какой-то дерганый, уголки губ запаршивели, и, представив его пальцы на своих бедрах. Катя содрогнулась.
— Смотри — фокус. — Подкинув пилюлю, она с ловкостью подставила рот, успев, однако, ухватить «фенечку» рукой, и поморщилась: — А говорил, райское наслаждение.
— Не гони волну, сейчас тебя попрет. — Родственник Терминатора плотоядно оскалился, и в этот миг, изнемогая от праведного гнева, рядом возник разгоряченный Лоскутков:
— Надюха, что за дела? — Бутафорские усы его раздувались вполне натурально, а в глазах застыло уязвленное мужское самолюбие. — Младшего купать пора, обед не варен, а ты на танцах развлекаешься?! Домой, к детям!.. — Он ухватил Катю за руку и категорически потащил к гардеробу.
Киборгов дядя тем временем смекнул, что предмет его желаний, внутри которого уже наверняка проснулась «фенечка», вот-вот исчезнет с горизонта, и не мешкая поднялся на защиту своих половых интересов:
— Ты куда это, козел, телку поволок? Сокрушу, ушатаю, раздербаню, на ноль помножу!
При этом он попытался съездить обидчику по усам, но сделал это по-дилетантски неумело, со звонком. Легко уклонившись, Лоскутков в четверть силы ударил нападающего в солнечное. Того сразу скрючило, дышать стало нечем, и, посрамив родню, Терминаторов дядя уткнулся носом в затоптанную мозаику пола — скорбеть о мировой несправедливости. Местная секыорити посмотрела на рогато-воинственного мужа с одобрением и весело заржала, а тот благополучно доволок свою заместительницу до выхода и с криком:
«Шалава, домой!» — повел ее к стоявшему неподалеку эгидовскому «рафику».
Как у моей сладкой
Были неполадки,
Так в духовке мы сушили
Ейные прокладки.
Истомленный маревом салона и ничегонеделанием, Кефирыч напевал себе под нос, разгадывая кроссворд «Для женщин», Пахомов с Наташей играли в шашки и прибытию начальства обрадовались, — значит, скоро их черед идти парой на дискотеку.
— Вот, Осаф Александрович! — Улыбнувшись, Катя поднесла Дубинину, вникавшему в секреты разведения ханориков, добытую отраву, и тот, смачно крякнув, убрал ее в специально помеченный пакетик. За сегодняшнюю ночь это был уже третий.