Вот это была жизнь, а сейчас что? Тьфу! Сам доктор Лепето уже не носил мучу и мало чем походил на мужественных воинов атси, разве что татуировкой, говорившей о принадлежности к племенной знати и выполненной в виде королевской кобры, обвившей его чресла и исчезавшей в иссиня-черном заду. В свое время благодаря этому царскому знаку он был жутко популярен среди университетских долбежек, — «Эй, Снежок, покажи гадюку в жопе!» — и, вспомнив свое привольное житье в рэсэфэсээрии, президент Серебряного Берега налил себе «Мартеля» по второй.
«Москва, как много в этом слове… Только чего?»
Не поморщившись — привычка, — он проглотил коньяк и закрутил широким, раздвоенным на конце носом от залетевшей вместе с ветерком вони из давно не чищенного канала. «Да ничего хорошего — Москва бьет с носка. Из девятимиллиметрового ствола…»
Помнится, для торжества всемирной революции срочно понадобилась жирная желтая глина, найденная не так давно неподалеку от священного вулкана Катомби, однако получить урансодержащее сырье советская держава желала в качестве подарка, то бишь на халяву. А когда американцы предложили доктору Лепето приемлемую цену и осчастливили задатком, сразу же от рук неведомых убийц погиб единокровный президентский брат, главнокомандующий войсками генерал Ингози. Профессионал класса «мастер» вышиб полководцу мозги быстрее, чем его охранники сумели протереть свои, и все это здорово напоминало ультиматум: или вы, господин президент, в добром здравии с медленной скоростью отправитесь в коммунизм, или в бледном виде быстро попадете к духам предков вслед за вашим родственником.
«Нет уж, социализм все же лучше семейного кладбища». Доктор с ненавистью посмотрел на оранжевый блин солнца, лишь наполовину погрузившийся в океан, и сглотнул обильную слюну — повар-араб наготовил разносолов, но поесть по-настоящему раньше наступления ночи удастся едва ли: пророк, видите ли, не велел. Чтобы приглушить чувство голода, Лепето вытащил из холодильника брусок шпика, восхитительно розового, густо посыпанного сверху ароматным красным перцем, отхватил ножом-толлой солидный шмат и, как следует приложившись к «Мартелю», принялся жевать. Да, что бы там ни говорили империалисты, но и у социализма есть свои прелести — сибирские пельмени со сметаной и уксусом в сопровождении «Столичной» водочки, например.
А запеченная с чесночком, истекающая соком буженина пол хреном, налимья уха, да при расстегайчиках с вязигой и свежей икоркой, горячие курники, румяные пирожки с капустой, окрошка с осетриной, черт подери этого пророка!
«Ну надо придумать такую хреновину, чтобы целый месяц жрать только по ночам». Тяжело вздохнув, доктор Лепето упрятал сало в холодильник и, глянув на заходящее солнце вызвал звонком прислугу: сегодня к футуру, первой разрешенной после заката трапезе, он ждал гостей, вернее, одного. Большого советского друга, пожелавшего совместить приятное с полезным — нажраться на халяву в честь праздника и обсудить заодно нюансы построения социализма в Республике Серебряный Берег. «Ох, недешево вам, товарищи, обойдется этот долгострой». Надумав закосить под мавританский стиль, доктор Лепето вырядился в просторные шелковые шаровары, натянул некое подобие белого кафтана и, прикрыв жесткую поросль на черепе светло-голубым тюрбаном, сразу сделался похожим на главного евнуха в чьем-нибудь гареме. Что на самом деле нисколько не соответствовало истине. Йоханнес Лепето кастратом не был и гарем имел свой личный.
Наконец солнце опустилось в зеленые океанские воды, горизонт на мгновение стал багровым, и под пологом опустившейся ночи раздались возгласы муэдзинов: «Именем Аллаха, вкушайте, правоверные». После этого полагалось поблагодарить Всевышнего и прежде, чем навалиться на еду, выпить три глотка воды, а затем для начала съесть что-нибудь легкое, например финики. «Правоверные мы или нет?» Доктор Лепето нагнулся к низкому круглому столу с бортиками — милда, на котором была сервирована кемайя — разнообразная закуска в маленьких тарелочках, и с наслаждением раскусил кефту — жаренный на решетке шарик из рубленой баранины. Между тем со стороны набережной послышался звук мотора, заскрипели не мазанные еще со времен колониального режима ворота, и чуть позже в дверях гостиной появился дворецкий, предки которого тоже служили королям атси, правда, в личной гвардии:
— Телец черной коровы, к твоему навозу между твоих копыт припадает Большой советский друг.
Дворецкий был широкоплеч, его лицо цвета переспелого баклажана блестело от пота, и говорил он низким приятным баритоном. В глубине души он был уверен, что белые или друзья или враги. Третьего не дано. Например, американский друг, правда поменьше советского, обучает охрану президента премудростям убойного ремесла. А вот дети шакала, французы, были всегда врагами и много лет нещадно эксплуатировали атси, пока народ, ведомый гениальным доктором Лепето, не сбросил их в океанские волны.
— Мое почтение, господин президент. — Большой советский друг был одет в строгий костюм, однако по случаю тропической духоты узел его галстука был распущен, а пиджак расстегнут. — Как празднуется? Говорят, еда на ночь очень вредна для здоровья.
— Пророк, видимо, этого не знал. — Улыбнувшись, доктор Лепето указал гостю на низкий кожаный диван и, усевшись напротив, хлопнул в ладоши, давая знать слугам, чтобы подавали горячие закуски. Общаться с советским другом ему нравилось: оба они были прожженными циниками и понимали, что основные аргументы в этом мире — сила и хитрость, а добродетель хороша для юродивых. Или ты, или тебя — таков основной жизненный закон, а любовь к ближнему надо понимать как невозможность говорившего об этом защитить свою голову от палящих лучей южного солнца.
Между тем слуги принесли разнообразные бриуаты — треугольные, аппетитно хрустящие пирожки с мясом, курятиной и рыбой, таджины — некое подобие гуляша и торжественно водрузили на центр стола бастеллу — круглый слоеный пирог с начинкой из жареных голубей и миндаля. Всевозможные напитки — фруктовые соки, молоко, вода, ароматизированная флердоранжем, — стояли на отдельном
А запеченная с чесночком, истекающая соком буженина под хреном, налимья уха, да при расстегайчиках с вязигой и свежей икоркой, горячие курники, румяные пирожки с капустой, окрошка с осетриной, черт подери этого пророка!
«Ну надо придумать такую хреновину, чтобы целый месяц жрать только по ночам». Тяжело вздохнув, доктор Лепето упрятал сало в холодильник и, глянув на заходящее солнце, вызвал звонком прислугу: сегодня к футуру, первой разрешенной после заката трапезе, он ждал гостей, вернее, одного. Большого советского друга, пожелавшего совместить приятное с полезным — нажраться на халяву в честь праздника и обсудить заодно нюансы построения социализма в Республике Серебряный Берег. «Ох, недешево вам, товарищи, обойдется этот долгострой». Надумав закосить под мавританский стиль, доктор Лепето вырядился в просторные шелковые шаровары, натянул некое подобие белого кафтана и, прикрыв жесткую поросль на черепе светло-голубым тюрбаном, сразу сделался похожим на главного евнуха в чьем-нибудь гареме. Что на самом деле нисколько не соответствовало истине. Йоханнес Лепето кастратом не был и гарем имел свой личный.
Наконец солнце опустилось в зеленые океанские воды, горизонт на мгновение стал багровым, и под пологом опустившейся ночи раздались возгласы муэдзинов: «Именем Аллаха, вкушайте, правоверные». После этого полагалось поблагодарить Всевышнего и прежде, чем навалиться на еду, выпить три глотка воды, а затем для начала съесть что-нибудь легкое, например финики. «Правоверные мы или нет?» Доктор Лепето нагнулся к низкому круглому столу с бортиками — милда, на котором была сервирована кемайя — разнообразная закуска в маленьких тарелочках, и с наслаждением раскусил кефту — жаренный на решетке шарик из рубленой баранины. Между тем со стороны набережной послышался звук мотора, заскрипели не мазанные еще со времен колониального режима ворота, и чуть позже в дверях гостиной появился дворецкий, предки которого тоже служили королям атси, правда, в личной гвардии: