— Скорее, блудный внук вернулся. — Пиновская на мгновение улыбнулась, и стало видно, что она еще очень даже ничего, верно говорят, что баба в сорок пять ягодка опять. — За четыре месяца он звонил деду из Санкт-Диля каждый божий
день, все здоровьем интересовался и сегодня прямо из аэропорта поспешил Степану Порфирьевичу напомнить о себе. — Она раскрыла папку и вытащила текст записи телефонного перехвата. — Вот пожалуйста: «Дед, здравствуй, это я. Как здоровье? Ну что, надумал?» А тот отвечает: «Надумать-то надумал, но давай все разговоры на завтра отложим, сердце что-то сегодня щемит», — и трубочку повесил. То есть я не думаю, что дело здесь в горячих родственных чувствах. — Марина Викторовна убрала бумажку на место и папку закрыла. — Просто ему что-то от деда надо, вот вам и ответ. — Она сморщилась как от кислого и ткнула пальцем в правильный овал на фотографии: — Бельмондо, мать его за ногу!
И коллеги удивленно воззрились на нее — чтобы Пиновская да заругалась! Вот это да! Чудеса, да и только!
Если ехать по Большой Пушкарской и где-то в ее начале повернуть налево, то можно без труда отыскать уютный кабачок с названием вполне заурядным — «Голубой Дунай».
Посмотришь, вроде ничего особенного — играет себе негромкая музычка, «Балтика» пенится в кружках, россияне тусуются. Но это так, первое впечатление, а оно, как известно, обманчиво.
В кругах же определенных заведение это имеет славу громкую и скандальную, что, впрочем, ни на йоту не уменьшает его популярности — клиентов хоть жопой ешь. Не слышится здесь, правда, никогда заливистый девичий смех, а если ты, добрый человек, желаешь просто попить пивка, сплюнь и двигай побыстрее куда-нибудь в другое место, потому как в «Голубом Дунае» собирается народ непростой, главным образом в плане сексуальном.
Давняя это история. Тянется она из глубокой древности, когда Создатель сотворил две человеческие ипостаси — мужскую и женскую — и дал команду: «Будьте единой плотью». Дошло, однако, не до всех. Уж не с тех ли времен и возникло то самое, за что мною позже, при развитом социализме, запросто сажали в тюрьму? Да, слов нет, радели коммунисты за нравственность, а вот среди древних финикиян, сирийцев да лидийцев педерастия считалась делом привычным и, надо полагать, приятным. Недаром апостол Павел писал, что их мужчины отвергают любовь к женщинам и заменяют ее позорным сочетанием с лицами своего пола.
Дальше — больше. Во время таинств в честь культа Молоха, на празднествах Осириса и Милидаты происходил разгул содомии, народ избранный также быстро забыл наказ Моисея: «Ты не должен лежать с мужчиной, как лежишь с женщиной», а потом пошло-поехало. Этруски, самниты и греки вкусили плод однополой любви и поделились ее прелестями с римлянами. Если вдуматься, странные вещи творились.
Ганимед исполнял по отношению к Юпитеру обязанности весьма двусмысленные, величайший, жутко добродетельный греческий герой Эраминанд был любовницей своих солдат, и даже сам Александр Македонский жаловал исключительно мужчин, причем до такой степени, что было трудно заставить его принимать меры предосторожности, необходимые для поддержания царской славы. Ну а о римских императорах даже и говорить не приходится, достаточно вспомнить Цезаря, которого Светоний называл женой всех мужчин.
Что же касаемо времени более позднего, то мало что изменилось — имена маршала Жилля де Ретца и маркиза де Сада говорят сами за себя, поражая помимо всего прочего, болезненной жестокостью их обладателей. В век же нынешний и, говорят, просвещенный педерастов явно не убавилось — Оскар Уайльд, Нуриев, Фредди Меркури, а уж среди революционеров через одного, только вот общаться им становится все труднее — СПИД лютует. Зато простатитом они практически не болеют. Так что у голубых есть свои плюсы и минусы. И сидят они на своих рабочих органах в Думе, в кино снимаются во всю экранную ширь, а то и песню веселую несут в народ, выкаблучиваясь на сцене, потому как теперь свобода и всеобщая демократия. Главное, сдать декларацию о доходах, а, любить можно кого угодно, хоть пуделя Артемона на пару с Мальвиной.
Трудно сказать, заплатила ли налоги публика, собравшаяся одним июньским вечером в «Голубом Дунае», но что касаемо триллера про Буратино, она несомненно предпочла бы папу Карло. В заведении царила духота, волнительные звуки музыки медленно, но верно пробирали до самой глубины прямой кишки, и, объятые истомой, в танце кружились мужские пары — мокрые от пота и полноты ощущений. Блестели под фуражками бритые затылки, кое-кого уже прижали к стенке, нет, не морду бить, просто убедиться, насколько хорошо его упругое мускулистое тело, а на всю эту суету поглядывал из-за стойки толстый волосатый бармен. В жизни и на душе у него все было великолепно — клевая работа, авторитет в обществе и уютный дом, где его ждал сладкий, как нераскрывшийся бутон, молодой «пряник», прямо-таки очаровашка.
Было уже часов девять, когда ко входу в «Голубой Дунай» подкатило такси, звякнул колокольчик на двери, и активная часть завсегдатаев дрогнула — в заведение пожаловал, сразу видно, «минус», но какой! Экстра-класс, Жан Марэ в молодые годы.
— Коньяк с шампанским в большом фужере.
Провожаемый алчными взглядами красавец томно-волнительно прошествовал к стойке, и бармен в восхищении ласково улыбнулся:
— Момент, сладкий ты мой…
— Я же просил коньяк, а не бренди. — Забравшись на табурет, вновь прибывший кивнул на бутылку «Бисквита» и капризно надул губы: — Ты, нехороший.
Скосив чуть подведенный глаз на бармена, он пригубил янтарный дурман, поморщился и игриво посмотрел на голомозого амбала, ухватившего его за талию:
— Не так быстро, дружок. За кого это ты меня держишь? — Тем не менее ухажера гнать не стал, а, ухмыльнувшись паскудно, крепко прижался к нему в медленном танце. — А «поросенок» у тебя ничего, настоящий кабан и шерстистый, наверное…
— И ужасно компанейский — без мыла в задницу влезет. — Амбал похабно завертел ягодицами.
«Любовь, ты чудо из чудес, ты так прекрасна», — в ре мажоре громко законстатировала музыка.
— Надеюсь, он не сдохнет сразу, поехали. — Томно закатив глаза, красавец припустил к выходу, кавалер поспешил за ним.
— Известное дело, как дама скажет…
В темпе заловили тачку и двинулись в амбаловы пенаты на улицу Салтыкова-Щедрина. Вернувшую себе девичий статус с прежним названием — Кирочная.
Облагодетельствованный полтишком водитель с энтузиазмом погонял «восьмерку», сидевший на коленях голомозого красавец следил, как «поросенок» становится «свиньей», и дела никому не было до микроавтобуса «фольксваген», ехавшего следом в десяти корпусах.
— Шеф, стопори.
Парочка вышла неподалеку от издыхающего коммунального монстра, и, морщась от помоечной вони, амбал повлек партнера к подъезду.
— Шевели грудями, ласковый ты мой, нам на самый верх. В грязной, пропахшей табаком комнатухе они выжрали бутылку водки, затем в ход пошли руки, губы и, наконец, особо прочные, созданные с учетом специфики анальные презервативы. Видимо, в самом деле, как говорят итальянцы, Due cose belle ha il mondo: Amore e Morte, то бишь по-нашему, «в мире прекрасны два явления — любовь и смерть».
— Командир, выдвигаемся на базу. Все тихо — с концами.
— Как прошло?
— По четвертому варианту. Мягкое приземление. Эвакуировались через чердак.
— Жду. Конец связи.
Приватный разговор по телефону с использованием скремблера
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ
«Добрый день, дорогой друг. Пришел контракт на деятеля из мэрии Бурмистрова Илью Григорьевича, но не уверен, что он заинтересует вас, — овчинка, на мой взгляд, не стоит выделки».
«Здравствуйте, Аналитик. Нельзя ли добавить конкретики?»
«Все банально до простоты. В начале года сей господин был осужден на десять лет за тягу к мальчикам, однако благодаря амнистии, не побывав даже на зоне, снова стал свободным. Говорят, уже ведет прием граждан. А в результате его художеств шестеро детей остались инвалидами, трое получили расстройство психики, и родители их, разуверившись в российской Фемиде, нарисовали на Бурмистрова контракт. Однако денег смогли собрать лишь половину, и кто подпишется работать на таких условиях — вопрос».