«Хороший человек, такую мать!» Ошалевший от увиденного, мэтр вышел наконец из ступора, схватился за сердце и побежал звать подмогу.
«Пора рвать когти». Сломав кому-то шнобель, Лаврентий Павлович подхватил бутылку из-под «Спуманте» и, превратив ее посредством неприятельской башки в «розочку», воткнул кинжально-длинные осколки во вражескую харю:
— С дороги, черножопый, ушатаю!
Работая как автомат, он в среднем тратил на одного противника не более пяти секунд, однако затягивать побоище было смерти подобно, и, высадив окно столом для четырех персон, он длинным кувырком метнулся следом, — мерси за ужин и компанию.
— Стоять, руки!
Ну конечно, ресторанные деятели уже успели придавить «тревожную кнопку», тем самым высвистав ГЗ, группу захвата то есть, и подоспевшие менты в натуре собирались майора захватить.
— На землю, стрелять буду!
«Это навряд ли, ты и „калаша“-то толком держать не можешь». Стремительный уход с директрисы стрельбы, захват, удар, теперь рожок отсоединить — и в сторону его подальше, затвором щелк — и делать ноги, да не просто так, а «лесенкой». Вдруг остальные ментовские недоумки очухаются и захотят пострелять, хотя едва ли — тяжелы на подъем.
«Ну вот, будто и не пил совсем». Шалаевский рванулся сквозь проходные дворы, быстрым шагом миновал сквер и, оторвавшись на пару кварталов, разделся в парадной до трусов — боксерских, с белыми лампасами.
«Физкульт-ура! Ура! Ура!» Он аккуратно скатал одежду и, не оглядываясь, степенно потрусил по вечерним улицам, — хрена ли собачьего надо, занимается человек спортом, борется с болезнью века — гиподинамией.
Млели на скамеечках влюбленные, шкрябали грунт погадившие братья наши меньшие, и лишь томимые инстинктом неудачницы нет-нет да и поглядывали на мускулистый торс Лаврентия Павловича, вздыхая при этом тоскливо: тяжела девичья доля.
Был уже поздний вечер, когда Шалаевский добрался до общаги, именуемой гордо офицерской гостиницей, и с ходу направился в душ освежиться. Расположение духа у него было самое безмятежное — нажрался, подрался, в голове, ближе к сексуальному центру гипоталамуса, крепко сидел телефон безотказной, как трехлинейка, «двустволки» — чего еще надо-то?
Однако когда он стал одеваться, его радостный настрой поубавился, а по здравом размышлении и вовсе испарился: пуговка на кармане рубашки накрылась хорошо известным женским органом и, как следствие, тем же самым органом накрылось и офицерское удостоверение Лаврентия Павловича.
Весь вопрос был только в том, где это случилось. А то как бы и самому этим самым органом…
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ
«Да, неделя эта выдалась недоброй. — Вздохнув, Ведерников накинул расшитый змеями халат и чем-то стал похож на гоголевского Собакевича в молодости. — Вначале „скорпион“, теперь вот стерва эта душная, все одно к одному. Верно говорят, беда не приходит в одиночку». Андрей Петрович, увы, был совершенно прав — неприятности обычно прут полосой, угольно-черной. А начались они третьего дня, когда в мастерскую к нему поступил заказанный уже давно «форд-скорпио» — нулевый, отливающий темно-синим металликом, со всеми наворотами и прибамбасами. Только вот приволокли его на буксире, завести, видите ли, сволочи, не смогли, и Андрей Петрович сразу же дрогнул — головная боль, вот она, в натуре. Словно в воду смотрел: как результат транспортировки, у «форда» гавкнулась коробка передач, причем конкретно и с концами, и кому он теперь нужен в подобном виде, один Аллах знает. Настоящий хозяин, естественно, не в счет.
Дело в том, что господин Ведерников занимался автотранспортом ворованным, и вопросы экономики трогали его гораздо сильнее, чем морально-этические. Торговый же процесс был отлажен до совершенства и протекал по замкнутому циклу. Угнанные лайбы перекрашивались, номера на агрегатах изменялись, причем уровень работы был таков, что хоть рентгеном свети, хоть аэрозолью ментовской прыскай, вопросов никогда не возникало. Никаких. Краска заводская, номера не перебиты — ажур.
Проблем с документами тоже не было. Кто без греха? И в ментовской всегда не трудно отыскать крюка, который за долю малую забьет в компьютер хоть броневичок ленинский вместе с чапаевской тачанкой.
Бог миловал, бизнес процветал, и, если бы не лоханувшиеся мудаки-угонщики да Зойка, сука, жизнь вообще была бы прекрасна и замечательна.
— Что-то не пойму я, солнце мое, к чему это ты клонишь, — широко зевнув, Ведерников прищурился и почесал потную грудь, — денег, что ли, надо на аборт? Так это мы вмиг организуем, по высшему разряду, как скомандуешь. — И сделал при этом такую безмятежную рожу, что Зоечка убедилась окончательно: полный козел, не врубается, дубина, к чему вообще весь этот разговор затеян. Ну и ладно, мир был бы скучен без дураков, особенно без дураков с капустой.
— Я ведь, Андрюша, — она тяжело вздохнула и вальяжно уселась на велюровую ручку кресла, — не аборт буду делать, а организационные выводы. У меня зреет, понимаешь, под сердцем плод нашей любви, а ты, — Зоечка вдруг вскочила и с видом поруганной добродетели глянула Андрею Петровичу в лицо, — своей изменой разбередил мне душу, и теперь она нуждается в компенсации. Немедленной! — Она на миг замолчала и мечтательно возвела глаза к потолку. — Ну, скажем, тысяч пятьдесят зеленых, согласись, разбитая вера в мужскую порядочность стоит этого. А иначе я больше покрывать тебя не стану и расскажу кое-где о художествах на Зеленогорском шоссе.
Все же зря она держала Ведерникова за недалекого увальня с сорок восьмым размером косолапых. Может, он внешне и напоминал Михаилу Потапыча, но в денежных вопросах был хитер, как рыжехвостая разбойница Патрикеевна, и за свое держался волчьей хваткой.
— Да ты чего, Зоя! — Андрей Петрович испуганно округлил глаза и даже сразу сделался меньше ростом. — Я не хотел душу-то твою…. И потом, такие бабки мне и не снились, мамой-покойницей клянусь.
В свое время он сам занимался рэкетом и в процедуре вымогательства кое-чего понимал, а потому, уже все для себя решив, просто выгадывал время.
— Ну ты и моромой!
Неопытная в таких делах Зоечка начала сбавлять цену, Андрей Петрович бешено торговался, и наконец стороны пришли к консенсусу — тридцатку через пару дней.
— На третий за тобой приедут менты. — Вымогательница посмотрелась в зеркало и, поправив прическу, начала прощаться: — Я тебе позвоню. И слушай, купи себе средство какое-нибудь от преждевременной эякуляции, а то корова твоя быстренько поменяет стойло. — Она скривилась презрительно и — топ-топ-топ каблучками по паркету — отчалила.
Напрасно она про ведерниковское семяизвержение сказала, совершенно зря. «Ну, сука, я твой язык в жопу засуну!» Желавший за секунду до этого просто решить вопрос, Андрей Петрович рассвирепел и более в выборе средств не сомневался: на войне как на войне. Вот уж истинно, от любви до ненависти всего один шаг.
Тяжело сопя, он быстро привел себя в порядок — душ, венские сосиски, жаренные с яйцами, и, глянув на часы, позвонил командным голосом на работу: «Квадратное катать, круглое таскать. Буду вечером». Выкурил в задумчивости «беломорину» и, запив табачный дым чашкой дымящейся паренки — крепкого до черноты чаю, — криво усмехнулся:
«Не так уж все и плохо, блин».
В самом деле, на улице уже вовсю светило солнышко, весело чирикали серые, как штаны пожарников, воробьи, и, своротив-таки колесами джипа детскую песочницу, Ведерников взял курс на взморье — требовалось экстренно определить жмура на новое место. Промедление было смерти подобно, хрен его знает, что у Зойки, паскуды, в мозгах, и, выехав на трассу, Андрей Петрович притопил педаль газа. «Не спится вам, менты поганые». Дважды антирадар спасал его от гнусных происков гаишников, ревел нечеловечески из спикеров профессор Лебединский, и джип напористо обгонял убогие машины патриотов — «с дороги, совки греба-ные». Миновав Разлив со всеми его ленинскими местами, Ведерников остановился в Сестрорецке и, купив штыковую лопату заодно с черной пленкой для повышения урожайности грядок, этаким начинающим огородником мощно пору-лил к Зеленогорску.
Наконец он сбросил скорость и, съехав на обочину, двинулся по грунтовке в лес. «Точно, присыпан где-то здесь». Неподалеку от полусгнившей поваленной сосны Андрей Петрович дал по тормозам и, прихватив лопату, начал ориентироваться на местности. Весело пели птички, со стороны шоссе доносился звук моторов, и, услыхав неподалеку кукушку, Ведерников неожиданно зло сплюнул: «Я тебе, тварь пернатая, покукую! — Прищурился, покрутил головой и, словно полководец, простер руку: — Точно, жмур вот здесь, под этим пнем». У покойника все было как надо — листва не потревожена, наваленный сверху ельник в полном порядке, и, усмехнувшись довольно, Андрей Петрович подался в лес на разведку. Плутал он недолго и, обнаружив вполне приличное местечко для могилы, мучительно раздумывать не стал — поплевав на руки, принялся оную рыть. Время от времени его одолевала бдительность, и приходилось вслу-; шиваться в окружающие звуки, но всем он был до фени — , птички щебетали, машины ездили, а стерва кукушка, так и не подумав заткнуться, мерно считала годы: «Ку-ку, ку-ку, ку-ку», мать ее курицу…