Однако в доисторические времена, да и позже, право использования наркотиков имели лишь избранные, причем только для определенных религиозно-культовых целей. Для простых же смертных их самовольное употребление являлось строжайшим табу и вело к самым суровым наказаниям. Таким образом, ни о какой наркомании в древние времена не могло быть и речи. Позднее же все кардинальным образом изменилось. В начале двадцатого века аптекарь Зертюрнер выделил первый алкалоид опиума, назвав его морфином, затем был получен кодеин, после папаверин, и производство наркотиков стало быстро увеличиваться. Изобретение врачом Будом иглы для подкожных инъекций породило новые проблемы, и, чтобы понять их значимость, достаточно вспомнить об опиумных войнах, которые вела Англия за рынки сбыта. В девятнадцатом веке наркотики в Европе употреблялись уже вовсю. Бодлер и Готье творили под действием «давамеску» — печенья из гашиша, отец психоанализа Фрейд в тяжелые минуты употреблял кокаин, а будущий вождь мирового пролетариата баловался отваром мухомора.
Однако поворотным моментом в истории наркомании стал 1938 год, когда швейцарский химик Альберт Хофман синтезировал лизергиновую кислоту. ЛСД-25 открыл врата рая миллионам желающих, чему весьма способствовала и деятельность гарвардского психолога Тимоти Лири, заявившего, что «наркотики приближают новую эру человеческой породы». И в чем-то доктор, видимо, оказался прав…
Кадр из фильма:
— Кореш, баян подгони, а то меня уже сутки трясет. Если сейчас не ширнусь, то кранты.
— Ты, кент, волыпанулся, в натуре. У меня же СПИД, забыл?
— Да фиолетово, пусть лучше СПИД, чем новая ломка...
Двадцатый век «подарил» человечеству множество новых наркотиков. Таких, как метедрин, инъекция которого приводит к состоянию, схожему с оргазмом, ДМТ, провоцирующий агрессию, и, конечно, синтетические, типа «китайского белка», — жесткие, калечащие психику и вызывающие привыкание уже после первой дозы.
Кадр из фильма:
— Вали отсюда, шкица! Мокрощелка позорная!
— А может, все-таки трахнешь меня? Хочешь, отсосу, только вмазатъся дай! Ну пожалуйста, что тебе стоит!.. Нет уж, вначале иглу засади в «дорогу». Да не сюда, в «лохматую магистраль» — сейчас трусы сниму. Я в «лоханку» ширяюсь, чтобы тухляки были не видны, а то классная у меня в школе знаешь какая душная...
— Качественно отрежиссировано, впечатляет. — Лоскутков оторвал глаза от погасшего экрана и вопросительно посмотрел на Плещеева: — А к чему весь этот ликбез? Чай, не маленькие!
Не торопясь поднявшись, тот зажег свет, подмигнул любопытному и, выдерживая паузу, глянул на остальных подчиненных. Осаф Александрович Дубинин, узрев мембранный хроматограф в обычной полицейской лаборатории, сделался задумчив и молча теребил растительность на плешивом шишковатом черепе. Собственно, сей агрегат раньше имелся и у него, но это было раньше. Как только «ушли» эгидовского куратора из Совета безопасности, саму «Эгиду» ободрали как липку. Марина же Викторовна вытащила из кармана горсточку хорошо прокаленных семечек и принялась лущить их руками, что говорило о ее неважном расположении духа. А дело было в том, что как-то на заре перестройки старшего опера Пиновскую в числе прочих борцов со вселенской заразой понесла нелегкая в Америку — меняться с империалистами боевым опытом. Однако когда Марина Викторовна увидела, как тамошние наркоманы запивают метадон апельсиновым соком и при полном сочувствии окружающих бредут себе потихоньку домой, она поняла, что делиться ей с заокеанскими коллегами нечем.
Потому что согражданам ее, сидящим на игле, и по сей день синтетических анальгетиков никто не предлагает. Обычно их привязывают во время ломки к железным койкам и ждут, когда живучая российская натура одолеет абстинентный кризис. Правда, сдохнуть не дают, а за отдельную плату могут даже частично снять боль и наладить сон, но это только для немногих счастливцев. Некоторым же несчастным злая судьба не дает даже койки, и «ломаются» они где-нибудь в отделовском ружпарке, пристегнутые «скрепками» к трубе отопления, а каждый чекист, вооружаясь или наоборот, бьет их сапожищем по почкам и по-отечески вопрошает: «Ну как тебе здесь, родной? Не надоело еще?»
Все это Пиновской очень напоминало средневековый метод борьбы с гангреной, когда больную конечность ампутировали без наркоза и в целях борьбы с кровотечением то, что оставалось, окунали в кипящую смолу. Если не помер — молодец, но будешь всю оставшуюся жизнь инвалидом, а не получилось — извини, приятель, значит, не судьба.
— Чует мое сердце, что «Эгиду» здорово озадачили насчет наркоты. — Забывшись, Марина Викторовна разгрызла семечку зубами и улыбнулась все еще державшему паузу начальнику. — Сергей Петрович, уж не с «фараоном» ли мы собираемся биться? По телевизору вчера передача была — все дискотеки им завалены, молодежь стоит на ушах, а наш доблестный УНОН, естественно, в позе прачки у разбитого корыта…
— Ну и заместителя послал мне Бог. — Плещеев вдруг громко рассмеялся и, придвинувшись, ловко лузганул семечку. — Прямо в яблочко попала, Марина Викторовна. С ним, с ним, окаянным…
…Больше двух лет уже прошло, как Бог отвернулся от народа Своего и допустил, чтобы царь Вавилонский осадил град Божий. Вокруг Иерусалима скопище халдейское устроило насыпи и, не совладав с воинством Израилевым в открытом бою, надумало взять его измором. Каждый день с рассвета до заката особые машины забрасывали непокорных огромными камнями, сосудами с мерзостью всяческой, а случалось, и глиняными горшками с хищными аспидами.
Наконец в четвертом месяце, когда не стало хлеба у сынов Израилевых и начался среди них мор, войско халдейское, сделав в стене пролом, ворвалось в город, и живые позавидовали мертвым. Царь иудейский Седекия тайно вышел ночью с войском своим, но халдеи настигли его на равнинах Иерихонских и, медленно заколов сыновей его, а также всех князей иудейских, его самого лишили глаз и посадили в дом стражи до дня смерти его.
А через месяц после того вновь вошло в Иерусалим войско халдейское, и стоял во главе его Навузардан, начальник телохранителей царя Вавилонского. Был он росту непомерного, а искусен в бою так, что, выходя безоружным против пятерых с мечами, поражал их руками и ногами до смерти. Известно было также, что сколько ни было в его обозе женщин, ни одна не избежала его, и был он кровожаден и лют, как дикий голодный барс.
И вот этот Навузардан с войском своим вынес все золото — жертвенник и стол для хлебов, блюда, ножи и кадильницы, а также столбы медные, сосуды и подставы, всего во множестве, и поджег Дом Господень и все домы большие, а стены вокруг Иерусалима разрушил.
Жарко горели кедровые и кипарисовые доски, коими храм обложен был, и разгоралось торжество ярости в душе начальника стражи вавилонской, а чтобы до конца испить чашу мерзости своей, поимел он как рабов блудливых Серайю — первосвященника, Цефанию — священника второго и троих Сторожей Порога. Поникли в сильных руках халдейских поруганные люди Божий, а Навузардан сорвал все золотые позвонки с подола верхней рясы первосвященной и диадему из золота же с кидара, на коей значилось: «Святыня Господня», и долго глумился над пленными, вызнавая, где был сокрыт наперсник с Уримом и Тумимом — светом и торжеством Божиим. Наконец, сидя на раскаленном острие, последний из Стражей Порога устрашился смерти медленной, лютой, и сказано Навузардану было, где искать надобно. И, не ведая, что творит, сорвал начальник вавилонский со святыни Израилевой кольца и цепочки плетеные, а также двенадцать каменьев, оправленных в золото же, а сам наперсник, сделанный искусной работой из голубой, пурпуровой и червленой шерсти и из крученого виссона, бросил в дорожную пыль на поругание.
А иудейских сановников да еще шестьдесят людей из народа отвел он к царю вавилонскому в землю Емаф, где тот поразил их смертью мученической: кого сжег, а кто умер сам на колу. Воистину, отвернулся Бог от народа Своего...