Был вечер пятницы. Уик-энд, собственно, уже начался, но пока как-то безрадостно. Витя Новомосковских, подружив копченые кости с тушенкой, варила свое фирменное хлебово и неодобрительно косилась на супруга, на пару с Юрасиком глушившего «Балтику». Доставший где-то денег Кораблев жарил яичницу с ветчиной и с гордым видом глотал голодные слюни, а Таня Дергункова терла в салат черную редьку и все думала о своем, о наболевшем, о девичьем. Видимо, пришло время ставить на Ленечке крест, совсем он сделался никакой, ни в плане материальном, ни в койке, только и знает — флакон на грудь, сигарету в пасть и к телевизору на диван. Нет уж, на хрен такую любовь до гроба…
— Алеша, еще? — Эсфирь Самуиловна отрезала кусок запеканки и, положив на тарелку, с довольным видом утопила в сгущенке. — Вроде ничего получилось…
— Очень вкусно, тетя Фира.
Снегирев уже съел здоровенный кусок несколько жирного фаршированного яблоками гуся и теперь вместе со своей квартиросдатчицей пил чай — настоящий китайский из деревянной коробочки.
— Алеша, суп. — Эсфирь Самуиловна подняла глаза на убегавшее из ведра Рексово варево, а в это время на кухне появился глава четы Борисовых, и, поперхнувшись пивом, глава четы Новомосковских сурово сдвинул брови: если снова будет доставать, урою гада.
Он имел в виду компенсацию, которую наивный Гриша пытался получить с него как с хозяина Пантрика за урон, нанесенный хвостатым бандитом. Уже неделю, и, естественно, без результата, всем ведь известно, что кошки гуляют сами по себе.
Однако на этот раз не скорбь по утраченным харчам, а простая тяга к общению привела Борисова на кухню. Супруга его на ночь глядя ушла к подруге, любимое чадо, слава тебе Господи, уже заснуло, и, развернув «Демократический листок», Гриша начал разговор издалека, — старательно обходя нежелательные темы.
— Добрый вечер, соседи. — Он уселся неподалеку от Новомосковских и, покосившись на легион бутылок, снисходительно улыбнулся: — Да, пиво. С соленой рыбой, говорят, не очень, до мочекаменной совсем недалеко. Да вы, Валя, пейте, пейте, на меня внимания не обращайте. О компенсации поговорим после выходных, на неделе, я тут список подготовил подробный…
Он достал сложенную вчетверо бумажонку и начал разворачивать ее, а Юрасик живо наполнил стакан и, поставив перед Гришей, подмигнул Новомосковских:
— Пусть попьет, может, заткнется. На халяву и уксус сладок.
Не убоявшись мочекаменной, Борисов пиво потребил, сразу раскраснелся и подобрел, однако говорить не перестал. Правда, после второго стакана про компенсацию забыл и резко поменял тему. Речь, как всегда, зашла о бедной российской интеллигенции, вырезанной под корень, потом рассказчик коснулся будущего русского народа — бесправного и окончательно спившегося, а затем, естественно, затронул историю самой России — разграбленной, измученной, втоптанной в грязь вначале большевиками, затем коммунистами, а теперь и сволочами-демократами.
— Вы только посмотрите, что творится. — После третьего стакана Гриша сделался нехорош и, яростно размахивая кулаком, грозно посмотрел на Новомосковских: — В Эрмитаже одни копии, едрена вошь, висят, все запасники разворованы, а неделю назад на аукционе в Вене был продан портсигар Николая Второго из сокровищницы дома Романовых. Вот, пожалуйста, здесь все написано. — Он развернул газету, долго искал статью и, обнаружив наконец, что номер не тот, вдруг пьяно расхохотался: — Что-то с памятью моей стало, все, что было не со мной… Короче, продавец неизвестен, покупатель также инкогнито, никто ничего не видел, никто ничего не знает. Вот так всю Россию и растащили…
— Все верно. — Мастерски разломив леща, Юрасик осчастливил оратора хребтом, откусил икры и, показав хвостом куда-то наверх, от отвращения даже сморщился. — И о чем только эти там думают…
«Этим, милый, на всех насрать — и на тебя, и на меня, и на живых, и на убитых. — Подув на ложку, Снегирев попробовал суп и, отлив его в миску, поставил остывать на подоконник. — Потому что им мы не нужны…» Он допил чай, помог тете Фире с посудой и пошел кормить Рекса. Тот ему улыбнулся…
ЭПИЛОГ
Зима началась как-то безрадостно — слякотно, промозгло и уныло. Ни тебе бодрящего морозца, ни скрипящего под ногами снежка, нет, только бьющий по пятой точке гололед да чавкающее месиво под подошвами. Где ты шляешься, старуха зима, за ногу твою мать…
Время было ни то ни се. Слишком раннее для обеда, но вполне достаточное, чтобы забыть про завтрак, — одним словом, самое подходящее для кофе и бутербродов. Плещеев предпочел закрытый комплексный — с сыром, колбасой и прямо-таки созданной для хлеба «Рамой», Дубинин пользовал «чернушку» со своим любимым бурым от горчицы салом, а мадам Пиновская по причине фигуры пищу не принимала, а элегантно пила «Элит классик» и вполглаза читала свежую прессу.
За окнами шел мерзкий, со снегом наполовину, дождь, капли занудно стучали по железу кровли, и казалось, что все это никогда не кончится — грязь, слякоть и шкрябанье лопат под матерный до хрипоты лай дворников.
— Да, природа-мать… — Глянув сквозь стекло, Плещеев откусил от сандвича, прожевал и, поморщившись, быстро отхлебнул кофе. — Что бы там ни говорили, но «Рама» эта — наш маргарин «Сливочный». Одно утешает, что холестерину в нем нет.
— Блажен, кто верует. — Пиновская сочувственно вздохнула и, углубившись в прессу, недоуменно покачала головой: — Похоже, чудеса рождественские начинаются. Вчера вечером какой-то аноним осчастливил «Фонд пострадавших в Чечне» контейнером инвалидных колясок, а сегодня утром пришло аж целых пять грузовиков с медикаментами для питерских больниц. Господи, когда жить подачками прекратим?.. Откуда что взялось — неясно, известна только фирма-посредник, да, собственно, никто особо голову и не ломает: бедные не гордые, как говорится, дают — бери, а бьют…
Марина Викторовна изобразила скорбь и отхлебнула кофе, а на улице в это время мощно зарокотал мотор, затем скрипнули тормоза, и спустя минуту по внутренней связи объявился Кефирыч:
— Сергей Петрович, здесь вас фирмачи какие-то спрашивают…
— Фирмачи? Сейчас буду. — Так и не доев сандвич, Плещеев прикончил кофе, поднялся и, двигаясь к дверям, подмигнул Дубинину: — Осаф Александрович, ты у нас спец по языкам, будешь за толмача.
Однако переводчика не потребовалось. Стоявший рядом с Кефирычем мэн в ярко-оранжевом комбинезоне с надписью «ALFA LINES» на груди изъяснялся по-русски хотя и коряво, но вполне доходчиво:
— Ви есть хер Плешев? — Радостно заулыбавшись, будто всю жизнь дружил с эгидовским шефом семьями, он живо ухватил Сергея Петровича под руку и потянул на улицу. — Мой фирма имей ваш честь делай сюрприз передавать презент.
Сюрприз действительно имел место быть. Еще как имел! У самого входа, занимая половину двора, красовался седельный тягач фирмы «Мерседес-Бенц», запряженный в огромный, сияющий, несмотря на непогоду, лаком фургон, этакий одноэтажный дом на дюжине колес. Заморское чудо, видимо, было натерто тефлоновой полиролью, и капли дождя не задерживаясь скатывались с его поверхности. У передних колес тягача расположился «форд-скорпио» с огненно-красной надписью «ALFA LINES» вдоль борта, и из его окна слышался веселый бред диск-жокея радио «Модерн».
«Мама родная!» Дубинину одного взгляда хватило, чтобы понять, что находится внутри фургона, а веселый фирмач тем временем вытащил пухлую папку, ловко извлек какую-то бумажонку и, щелкнув ручкой, снова широко улыбнулся:
— Мой фирма сюрприз, дорогой хер, расписайт… Получив плещеевский автограф, он сунул Сергею Петровичу документы, не забыл про двойной комплект ключей и, махнув на прощание рукой, быстро залез в «форд-скорпио».
— Черт побирай. О, Россия! Погода говно!
Все это в темпе, без объяснений, под крупным, мгновенно тающим снегом.
«Ну и ну». Проводив взглядом «форд», Плещеев открыл дверь фургона, поманил за собой Дубинина и, забравшись внутрь, с первой же попытки нашел выключатель.