Но формулировка Окассена была полна двусмысленности: где кончаются права, где начинаются обязанности? Луиза умерла, потому что не имела права на достаточное питание, на теплую спальню и медицинскую помощь, а поскольку ее младший братишка был знатным, это предполагало потерю старшей сестры.
Из всех возложенных на него обязанностей эта была самой бесчеловечной. Но и другие, не столь ужасные, душили его: ему полагалось в любых обстоятельствах производить впечатление безмятежности, непринужденности, достоинства, безупречного нравственного поведения, всего этого бессмысленно сложного сооружения, именуемого видимостью. Причем видимость была чрезвычайно хрупка. Рассказывали, что Картон-Трезы посетили всей семьей королевские оранжереи в Лакене; они были разорены, поэтому в час обеда достали из карманов упакованные в фольгу бутерброды и съели их у всех на виду. Кара последовала незамедлительно: их больше не хотели знать.
Анри жил в вечном страхе нарушить видимость. Сам он никогда не позволил бы себе не хотеть кого-то знать, тем более из-за каких-то бутербродов, но смирился с мыслью, что другие могут не захотеть его знать и по менее серьезной причине.
К этой постоянной тревоге добавлялся комплекс поколения. Существует временна`я граница, тем более нерушимая, что она неофициальна, эта граница делит человечество на два подвида, которые вряд ли могут когда-либо друг друга понять. Произвольно отнесем ее к 1975 году, сознавая, сколь вариативна эта дата в зависимости от страны и среды. Это грань, отделяющая детей, рожденных покорять, от детей, рожденных быть покоренными.
Дети старого мира имели право лишь на скудный паек внимания и любви, если только не старались изо всех сил покорить своих родителей; современные же дети, едва родившись, становятся объектом покорения со стороны своих родителей – которые сами имеют право лишь на скудный паек любви. Это была революция в точке зрения: дети, которые в старом мире были лишь средством, стали главной, конечной целью.
Анри, родившийся в 1946-м, тем более принадлежал к старому миру, где знать была преградой этой революции: эта перемена точки зрения была запрещена законом дворянского происхождения. Знатный ребенок по определению обязан всем своему рождению, а значит, своим родителям.
Скажем для примера, если Окассен убивал на охоте куропатку, это не означало, что дети ели за ужином дичь. Кармен готовила птицу, подавала ее на стол, сначала графине, затем графу, а те и не думали оставить хоть немного детям, не потому, что были плохими родителями, а потому, что старый режим позволял им не думать о своем потомстве.
Александра, родившаяся в 1967-м, a fortiori[9] в среде бельгийской знати, тоже принадлежала к старому миру; статус же их троих детей, рожденных в 1992, 1994 и 1997-м, был более двойственным. Современные по дате рождения, они были воспитаны в традициях старого мира родителями, которых среда сделала слепыми к этой революции. Орест и Электра к этой двойственности приспособились, а вот Серьёза увязла в ней, как в смоле.
В ночь на 2 октября Невилю по-прежнему не удалось заснуть. Две бессонные ночи подряд – нелегкое испытание для шестидесятивосьмилетнего человека. Если бы только он мог быть спокоен насчет следующей ночи! Но решения своей проблемы он не видел. Так что с бессонницей вряд ли удастся справиться. «К четвертому октября я так вымотаюсь, что не буду в состоянии ни принять гостей, ни убить», – печально думал он.
Он томился в своем кабинете, с опухшим от усталости лицом, когда в дверь вдруг постучали.
– Войдите!
К его удивлению, на пороге появилась Серьёза:
– Папа, можно с тобой поговорить?
– Конечно. Садись, милая.
Впервые девушка заглянула в кабинет отца для разговора. Анри улыбнулся.
– Когда гадалка предсказала тебе, что ты убьешь гостя, я все слышала.
Невиль опешил.
– Я была в соседней комнате и притворялась, будто сплю. Так что я знаю, чем ты озабочен.
– Я не озабочен.
– Ты потерял сон, папа. Это заметно.
– Я всегда страдал бессонницей.
– Это совсем другое дело. И я подслушала твой разговор по телефону с Эвраром.
– Что за манеры!
– Знаю. Это форс-мажор. Тебе нужна помощь, папа.
– Я ни на грош не верю в предсказания этой дуры.
– Неправда. Ты все время ломаешь голову, кого убьешь, и даже ходил за дедушкиным охотничьим ружьем.
– Ты шпионишь за мной.
– Это форс-мажор, повторяю.
– Ладно. Какую помощь ты мне предлагаешь?
– Есть кое-кто, кого ты можешь убить на garden-party. Об этом человеке ты не подумал.