В горницу не спеша вошли родители Нюры, её бабушка, дядя (местный участковый милиционер) и ещё какой-то хуй с балалайкой. Последней зашла Маша, с полностью безучастным лицом.
— Ох ты девочка моя ясноглазая, ох ты горе то какое! — заверещала мать, — Что же ты Сирёженька, ирод ты окаянный, чёж ты с девочкой то нашей сделал? Мы же к тебе как к родному!
«Ясноглазая девочка» с кровоточащей ссадиной на лице перестала плакать и уебала мне с локтя так, что я улетел с кровати.
— Преступное деяние налицо, паренёк, пиздец тебе, 117-ая, клянусь честью мундира, сучонок, — подхватил дядя. — А знаешь, чего на зоне делают с насильниками? Ууууу. Тут тебе и свидетели, и улики, — он указал рукой на кучу говна, так, во всяком случае, мне показалось.
Председатель Павел Егорыч всё это время стоял с таким лицом, будто был готов в любую минуту оставить меня без яиц. Я посмотрел на Машу, и мне захотелось плакать, — она улыбалась, нет, она не просто улыбалась, она уссывалась, но «про себя», и мы оба это понимали. Я схватил хозяйское одеяло и принялся стирать с себя дерьмо.
Неожиданно Егорыч протянул мне свою натруженную трактористскую ладонь и хрипло произнёс: «Добро пожаловать в нашу семью, Сергей! Решай конечно сам, тебе жить! Мы тебе всегда будем рады, парень ты вроде не плохой, руки — ноги на месте».
«Два дня у тебя, Серый, на раздумье…» — ехидно добавил участковый. Я выскочил из этого смердилища и побежал домой.
Дед Антон сидел на крыльце и курил: «Чё, внучок, хороша Маша, да не наша?!». Старый хуй, у меня вся жизнь под откос, а он шуткует блядь. Мы зашли в избу, присели на скамью, и я рассказал ему всё от начала и до конца. Он внимательно слушал, пожёвывая губами, постоянно вставляя фразу «Иш оно как». «Чё заладил то?»
— Чего мне делать то теперь? — трясло меня нипадецки.
Дед ухмыльнулся:
— Всяку тварь, на хуй пяль, бог увидит, хорошенькую пошлёт… О… Коров кажись гонят. — встал, покряхтел и вышел из избы. Придурок старый. Заснул я только под утро, и, надо сказать, с нехорошими мыслями.
На следующий день, когда Нюра по традиции пришла к нам во двор, дед Антон достал с чердака двустволку, подошёл почти вплотную к моей наречённой невесте и выстрелил в её добродушное улыбающееся лицо. Перезарядив ружьё, он, тихо насвистывая, направился к дому председателя.