Ощущая глубокое отчаянье и беспокойство, терзаясь сомнением, испытывая страх, ненависть к своим преследователям, ужас перед совершенным и неисправимым поступком, Раскольников более внимательно, чем прежде, приглядывается к другим людям, сопоставляет свою судьбу с их судьбой, ищет в их жизни решения вопросов своего собственного существования. Каждый человек, появляющийся на страницах романа, входит в него поэтому под двойным знаком. Он является не только новым, вполне самостоятельным характером, но и новой гранью в раскрытии основной социально-психологической проблематики романа, своеобразным социально-психологическим «двойником» главного героя, оттеняющим, углубляющим и проясняющим его образ и смысл его нравственных переживаний.
Жених сестры Раскольникова Петр Петрович Лужин — ограниченный, расчетливый и трезвый делец-приобретатель — является в романе антиподом Раскольникова. Еще до своей первой встречи с ним Раскольников разгадал корыстолюбивую, черствую и бессердечную натуру Лужина, глубоко возненавидев его. И, однако, сталкиваясь с Лужиным, Раскольников с отвращением убеждается, что как это ему ни противно, между ним и Лужиным есть и точки соприкосновения. Лужин — не просто себялюбивый, расчетливый делец. Свой образ действий он пытается оправдать при помощи принципов политической экономии и практически-утилитарной буржуазной морали. Как заявляет Лужин, преимущество новейшей буржуазной экономической науки состоит в том, что она освободила человека от ложной идеи любви к другим людям и от сознания нравственного долга личности перед обществом. Отбросив в сторону всякую мораль, она провозгласила, что единственная обязанность человека заключается в заботе о «личном интересе», который должен стать основой и гарантией «всеобщего преуспеяния». Выслушав рассуждения Лужина, Раскольников неожиданно сознает, что эти принципы являются, в сущности, более низменным вариантом его собственных взглядов, вульгарным опошлением его «идеи». «А доведите до последствий, что вы давеча проповедовали, и выйдет, что людей можно резать», заявляет он Лужину, устанавливая общность между ними обоими. Достоевский заставляет тем самым героя ощутить близость между его «наполеоновской» теорией и экономической теорией Лужина. Обе они, хотя и на разных уровнях, как сознает писатель, формулируют взгляд, лежащий в основе не одних теорий буржуазных экономистов, но и всей жизненной практики буржуазного общества, возводящего каждодневные убийство и грабеж собственниками многих сотен и тысяч обездоленных людей в «нормальный» закон жизни.
Сходную роль для переоценки Раскольниковым его «идеи» имеет его знакомство с другим «двойником» — Свидригайловым.
Авантюрист-помещик Свидригайлов воплощает в романе нравственное разложение русского дворянства. Но вместе с тем, как это всегда бывает у Достоевского, характер его несет и иную, более сложную морально-психологическую нагрузку. Человек с темным уголовным прошлым, Свидригайлов не только внутренне опустошен, но и сам трагически сознает свою опустошенность, глубоко страдает от нее. Как и в Раскольникове, в нем живет неумолимый судья, не желающий забыть и простить сделанное им зло. И в то же время Свидригайлов ничего не может поделать с собой, так как потерял власть над своими страстями. Отвращение к себе, трагическое ощущение начинающейся душевной болезни уживается в нем с цинизмом, с нравственно-извращенными, садистскими наклонностями. Борьба между жаждой жизни и голосом совести, вызывающим у него гадливость и отвращение к самому себе, приводит его в конце концов к самоубийству.
На первый взгляд между помещиком Свидригайловым, которого «обошла» крестьянская реформа, и бедняком Раскольниковым, сестру которого преследует Свидригайлов, столь же мало общего, как между Раскольниковым и ненавистным ему дельцом Лужиным. И, однако, умный Свидригайлов при первом же свидании с Раскольниковым заявляет ему, что между ними есть «общая точка», что они — «одного поля ягода». «Нигилизма ведь два, и обе точки соприкасаются», — заявляет тот же Свидригайлов в черновых материалах к роману.[5] Провозглашаемое Раскольниковым отрицание нравственных норм, утверждение им идеи «сильной» личности приводят, если довести их до логического конца, не только к оправданию «идейного» преступления Раскольникова, но и к оправданию разврата и нравственной опустошенности Свидригайлова, вызывающих у него самого тоску и внутреннее омерзение. Если «экономическая» мораль Лужина способна привести к теории Раскольникова о «праве» на преступление, то та же теория в другом видоизменении может вести к «свидригайловщине», к потере различия между добром и злом, к полнейшему нравственному разложению личности, — такова реальная логика вещей, которую раскрывает художественная параллель между Раскольниковым и Свидригайловым.