«Здесь и сейчас» – это все, что у нас было, но прошлое окружало нас, отвлекающее и опасное. В «Сан-Квентине» обитали призраки всех, кто был заключен, избит или задушен в его стенах, призраки каждого, кто разорвал простынь, обернул ее вокруг своей шеи и спрыгнул со стула, призраки отравленных в газовой комнате, женщин в том числе. Незадолго до того, как я попал сюда, здесь казнили бабу, которая убила свою беременную племянницу. Та же участь настигла двух ее сообщников. Их духи кружили вокруг меня. Я не верил, что они упокоились. Безнадежность моего будущего терзала меня. «Сан-Квентин» олицетворял собой все возможные кошмары, которые мне снились, но если бы кто-то спросил, о чем они, я бы не нашелся с ответом.
«Здесь и сейчас» было настолько тяжелым грузом, что парень из камеры напротив моей не смог его вынести. Он просто задушил носком зэка, стоящего рядом, зная, что после этого его переведут. Куда бы он ни направился потом, там явно было лучше, чем здесь.
До распределения в камеру меня оставили в блоке «Б», где держали всех новичков, пока тюремное начальство определяло твой статус: крыса ли ты, есть ли у тебя враги, особые нужды. Только после тщательного анализа заключенного отправляли в соответствующий тюремный блок.
Блок «Б» – это настоящая психушка. Заключенные содержатся в одиночных камерах, потому что иначе перебьют друг друга. Когда я туда попал с матрасом и одеялом под мышкой, запертые в камерах орали мне всякую дичь. В первую ночь мне подсунули летающего змея (записку на маленьком клочке бумаги), писал мой старый товарищ Тайрон. В записке говорилось, что чувак, которого я как-то поджег на улицах Лос-Анджелеса, сидит в «Сан-Квентине» и трещит направо и налево, что это я его покалечил и теперь пришел по его душу.
В ответ я написал Тайрону: «Не давай мне выходить из камеры, если у меня в руках нет ничего, кроме члена».
Мне нужна была заточка.
Всю первую ночь в блоке «Б» я пропялился в потолок. Трубы водоснабжения остывали и издавали звуки, напоминающие крошечные взрывы. Потом тишину прорезали крики. Кто-то из заключенных сходил с ума, кого-то насиловали. А потом начались настоящие взрывы. В то время зэки мастерили мини-петарды из спичечных головок и бросали их из камер. Приземляясь на бетонный пол яруса, они взрывались и оглушали весь блок. В перерывах между криками и взрывами я думал о том, как мне выжить в «Сан-Квентине», и чувствовал себя, как в горячей точке.
Затем, на один короткий и волшебный момент, блок погрузился в тишину. Крики прекратились, даже трубы перестали чудить.
Мне было двадцать девять лет, и я сказал себе: «Дэнни, здесь-то ты и сдохнешь».
В ту ночь я спал не больше часа.
Жестокость и смерть дрожали в воздухе над «Сан-Квентином», словно марево над дорогой в пустыне. Спустя несколько дней после своего прибытия туда я сидел в блоке «Б» и услышал крики какого-то зэка. За ним бежал охранник, я слышал, как он гремит ботинками и орет: «Стоять! Стоять!». Затем он застрелил заключенного – прямо в коридоре. Раздался хлопок, и все стихло.
Сонни и Джордж в тот момент были со мной. Я в шоке попытался закричать:
– Он его пристрелил!
Но вместо крика из моего горла вырвался слабый писк. Я тут же заткнулся и обратился к парню в соседней клетке:
– Бето, ты это видел?
– Да пошел ты! – отозвался он, а потом изобразил писклявый голос маленькой девочки. – «Он его пристрелил!»
В ту же минуту все заключенные в блоке начали издеваться надо мной, выкрикивая: «Он его пристрелил! Божечки, он его стрельнул!», как прыщавые подростки. Мне повезло, что после этого происшествия мне не дали кличку Пристрелыш.
Я пробыл в блоке «Б» около двадцати дней, а потом меня перевели в южный блок, в камеру С550. В первую ночь там я снова не смог заснуть. Хотя здесь царило не такое безумие, как в блоке «Б», по ночам отовсюду все равно доносились крики и нездоровый смех. Через стенку между блоками «Б» и «Ц» я слышал приглушенные взрывы бомбочек.
Я хорошо помню, что в «Сан-Квентине» постоянно было холодно. Никак не мог там согреться. Из-за цвета стен во дворе всегда было светло, даже в пасмурную погоду, а ночью их свечение выжигало глаза. Я никогда не забуду запах этой тюрьмы. У «Сан-Квентина» он особый – густая, дымная вонь, которую ничем не прикрыть, сколько чистящего средства ни используй.
Мой дружок Тайрон был привлекательным мексиканцем, его матушка назвала его в честь своего любимого актера, Тайрона Пауэра. Тайрон очень щепетильно следил за тем, чтобы его имя произносили правильно. Если кто-то делал ударение на первый слог – ТАЙ-рон, он зверел. Легко выходил из себя и другой мой знакомый из Лос-Анджелеса – Куки. Он тоже был красивым мексиканцем, весил, наверное, не больше пятидесяти килограммов, но обладал репутацией хладнокровного убийцы. Из-за скромных размеров его часто недооценивали и задирали – к собственному несчастью. Однажды Куки зарезал чувака, который ущипнул его за задницу на дискотеке. Было ли это случайностью или попыткой докопаться, уже неважно. Тот мужик совершил последнюю ошибку в своей жизни.