Он еще не успел произнести этих слов, как вошла Клерибелль, ведя за руку сына. Лицо ее улыбалось под соломенной шляпкой. На плечах была прозрачная накидка с кружевной отделкой.
– Клерибелль, – начал капитан, когда они уселись в фаэтон, на запятках которого стояли два грума, – вы сегодня так очаровательны, что я не могу считать вас способной отказать мне в милости, которой я хочу просить у вас.
– Ну, так высказывайте же вашу просьбу, Артур, – ответила она весело.
– Мне бы хотелось провести с вами эту осень за границей, – сказал он, смотря на нее с беспокойством.
– За границей?… Хорошо!.. В Париже?
– Дальше Парижа.
– Дальше Парижа?!. В Италии?… В Германии?
– Нет, ни в одной из этих стран… Я хочу заставить вас предпринять настоящее художническое путешествие, Клерибелль, хотя я и не артист… Я хочу увести вас в пустыню, довести до Геркулесовых столбов. Согласны вы на это?
– Но туда же не ездит, как кажется, никто, – заметила она.
– А зачем женам ехать туда, где все бывают, Клерибелль? Нам нет необходимости отправиться в Баден, чтобы видеть лондонских лавочников, разоряющихся за рулеткой, или в Неаполь, или Флоренцию, чтобы слушать болтовню туристов с «путеводителем Муррая» в руках. Нет, Клерибелль, я хочу похитить вас у общества… Хотите ли следовать за мной?… Если вы любили меня когда-нибудь, то скажите «да», – добавил он с какой-то ненормальной энергией. – Скажите же «да», моя возлюбленная, и дайте мне возможность бежать с вами из этой проклятой страны!
Мы уже говорили, что Клерибелль как будто боялась капитана, и потому она ответила согласием на это предложение, как исполнила его просьбу – поехать к косогору, без всякого протеста.
– Да, Артур, – произнесла она. – Я отправляюсь с вами… А все же мне кажется, что вы слегка помешаны.
– Я уже говорил вам, что в этом нечего сомневаться. Но вы кроткое, доброе, прелестное создание и сделали меня счастливейшим из смертных. Закурите мне сигару, и вы увидите, как ловко я обогну этот угол дороги, чтобы въехать в чащу леса.
Богатая вдова баронета была самой покорной женой бедному офицеру: она позволяла ему курить в своей парадной гостиной, сама закуривала ему сигары во время дороги. Если бы она была в состоянии любить еще кого-нибудь, кроме своего сына, то она полюбила бы от души этого красивого, увлекающегося, безумного офицера, который некогда ухаживал за ней так смело, но она боялась его припадков меланхолии и иногда подолгу изучала изменяющееся выражение его мрачного лица, когда он сидел погруженный в размышления и теребя усы.
На этот раз капитан был в хорошем расположении духа. Въехал в лес, все вышли из экипажа, и один из грумов понес корзину, наполненную цыплятами, абрикосами и двумя бутылками рейнского вина.
Клерибелль и Руперт были в восхищении от этого маленького пикника. Капитан сам расставлял все на скатерти, разостланной по густой траве под старым деревом. Затем он уселся верхом на одном из толстых, узловатых корней и, куря сигару, с улыбкой на губах любовался женой и мальчиком.
– Как вы прелестны, моя Клерибелль! – сказал он. – Сэр Руперт, украсьте волосы вашей матери дубовыми листьями. Нет, нет, не так! Сделайте гирлянду, баронет… Моя белокурая возлюбленная, вас можно принять за доброго гения этой местности!.. Какой же я счастливец, Клерибелль, обладая женой с волосами, напоминающими цветом янтарь моих трубок, и согласную ехать со мной на поиски Геркулесовых столбов!.. Вы купили меня, миссис Вальдзингам, точно так, как вас купил сэр Режинальд Лисль. Это своего рода закон возмездия, как выражаются наши соседи. Вы платите за мое платье, мои сигары, за вино, которое я пью, платите и лакею, услугами которого я пользуюсь… На вас же будут лежать расходы путешествия, которое я предпринимаю, чтобы избегнуть своих воображаемых демонов.
Был уже седьмой час, когда поехали обратно в замок. Рахиль Арнольд отворила ворота парка, между тем как ее белокурый мальчик, цеплявшийся за складки ее платья, пристально смотрел на другого мальчика, тоже белокурого, который сидел на фаэтоне между мистером и миссис Вальдзингам. Жильберт стоял, облокотившись на решетку своего садика, и курил свою грязную глиняную трубку. Он едва пошевельнулся, чтобы снять свою изорванную шапку, когда экипаж проехал мимо. Он был, по обыкновению, непричесан, небрит, неопрятен и мигал усиленно кошачьими глазами. Тень его ложилась прямо под копыта лошадей, бежавших крупной рысью.