– Уже четырнадцать лет.
– Четырнадцать лет! Если б ваш сын, сэр Руперт, был здоров и невредим, то пришлось бы отпраздновать его совершеннолетие в настоящем году.
– Да, в будущем месяце, так как он родился третьего июля.
– Третьего июля, а сегодня четвертое июня: таким образом, он сделался бы совершеннолетним через двадцать девять дней.
Миссис Вальдзингам вздохнула в свою очередь и бросила работу.
– Мне не следовало бы возбуждать в тебе эти воспоминания… Я огорчил тебя, но сегодня я чувствую странное побуждение заговорить об этом… Кинуть взгляд на все прошлое, которое было громадным заблуждением, от начала до конца… Я думаю поневоле, сколько энергии затрачено напрасно, сколько сил израсходовано на сущие безделицы… Сколько я перенес и горя и стыда…
– Артур!.. Артур!.. – воскликнула тоскливо Клерибелль.
– Клерибелль, мы живем вместе уже пятнадцатый год, и в течение этого длинного периода вы даже не спросили меня, что омрачило так мою душу и жизнь! Вы не полюбопытствовали узнать скорбную тайну, под влиянием которой я стал необщительным, невнимательным мужем, недовольным, скучающим, несчастным человеком!
– Я не смела расспрашивать вас об этом, Артур!
– Бедняжка! – произнес он. – Оно, впрочем, и лучше!.. Пусть я лучше умру со своей печальной тайной… Ведь вы похороните меня в лисльвудском склепе, не так ли, Клерибелль?… Вы прикрепите к алтарю мраморную дощечку, на которой будет красоваться надпись, что я был лучшим из мужей и превосходнейшим из людей… Вы сделаете все это для меня, мой белокурый друг?
– Артур, как вы решаетесь говорить таким образом?
– Я говорю так вследствие полного убеждения, что я не доживу до пятидесяти. Сегодня оно стало несравненно сильнее!
– Артур!.. – проговорила с упреком Клерибелль.
На лице ее выразилась сильнейшая тоска, она встала с дивана и приблизилась к мужу.
– Сядьте опять на место, Клерибелль, – сказал ей капитан. – Если шум, раздающийся у меня в голове, если мрачные тени, которые так часто застилают глаза мои, и спазмы, сжимающие грудь мою, если эти симптомы, которые особенно усилились сегодня, не обманывают меня, то я скоро умру! Будьте доброй матерью моему сыну, Клерибелль, и вспоминайте иногда обо мне, когда меня не станет.
– Вы жестоки, Артур! Вы страдали, замечали все эти симптомы и не посоветовались ни разу с докторами. Вы знаете, однако, как вы дороги мне!
– Правда ли это, Клерибелль? Неужели я мог быть для вас тяжелым бременем, скучным, несносным мужем, бездною, поглотившей ваше земное счастье, и лишним человеком?… Клерибелль, рассказать ли вам историю одного молодого военного, служившего со мной… Эта история имеет много общего с моей собственной… Она очень печальна, но глубоко правдива. Хотите ее выслушать?
– Да! – сказала она.
Комната находилась отчасти в полумраке, но лицо капитана освещалось лучами заходящего солнца. Он не смотрел на жену, печальные глаза его приковались к картине необъятного неба, задернутого дымкой облаков.
– Подобно мне, Клерибелль, этот человек был сиротой, младшим сыном фамилии, известной в Соммерсете. У него не осталось никого, кроме дяди, брата его отца, который воображал, что устроил его карьеру, поместив его в армию. Затем он отправился в Индию веселым, беззаботным, небогатым, конечно, но честным человеком. Говорили, что он сражался, как храбрец. Он скоро получил офицерские эполеты и возвратился в Англию. Здесь он влюбился в девушку, которая, доведя его до безумия безмолвным поощрением, изменила данному ему в конце концов слову, – с таким же бессердечием, как вы сделали это со мной, Клерибелль!.. Простите за сравнение!.. Уныние и отчаяние овладели душой его, но он не размозжил голову о камни, а оставил изменницу с намерением отомстить ей. На обратной дороге к своему посту в Индию ему пришлось остановиться дня на два в Саутгемптоне, потому что корабль не был готов к отплытию. Он встретился с товарищами, как и он, беззаботными, молодыми людьми, и начал пить вместе с ними до одурения, чтобы заглушить свои нравственные страдания. Вечером вся компания отправилась в театр. Он мне часто рассказывал все, что он испытывал в тот вечер, Клерибелль. Был одиннадцатый час, когда он вошел в пыльный, почти пустой партер. Занавес был опущен, и офицеру казалось, что изображенные на нем фигуры движутся как живые, а звуки оркестра резали ему слух. В ложах сидели разряженные женщины, улыбавшиеся блестящим офицерам, хохотавшим без умолку. Мой знакомый прислонился головой к спинке кресла и сейчас же заснул. Когда он пробудился, сцена была открыта и публика оглушительно аплодировала. Он посмотрел на сцену, освещенную несколькими коптящими кенкетами, и увидел посреди грязной и грубой декорации прелестное создание. Не хочу утомлять вас, милая Клерибелль, подробным описанием красоты этой женщины. Достаточно сказать, что она обладала той чарующей прелестью, влияние которой почти неотразимо, которая способна ослепить всех и каждого. На ней был мужской эксцентричный костюм, плащ из бархата и атласа, отделанный блестящей золотой каймой, щегольские полусапожки из желтого сафьяна, берет с развевающимися разноцветными перьями. Все позы ее были грациозны и изящны, и ни один художник не сумел бы, конечно, изобразить их прелесть. Так как на сцене шел какой-то водевиль, то ей приходилось петь довольно часто. У нее был прекрасный голос. И когда сослуживец мой вышел из театра, то он был отуманен, ослеплен, очарован!